Лихо. Игла из серебра - Яна Лехчина

Лале отпил из бурдюка.

– За ночь вода до крыши достанет, – заметила Ольжана. Она была разочарована и устала, но всё равно призвала недюжинные силы, чтобы не показать, как её впечатлило колдовство.

– Не достанет, – отозвался Лале. – В землю уйдёт.

Ольжана кивнула. Обычное дело, мол, – заколдовать и небо, и церковь, и землю под ней.

– А вещи теперь под ливнем забирать?

– Я принесу. – Лале отставил бурдюк. – Отдыхайте.

Ольжана прикрыла глаза, вслушиваясь в шуршание дождя за колдовской стеной. Это «отдыхайте» – как эхо прошлого, в котором было бы совершенно невозможно всё то, что произошло за сегодняшний вечер.

Глупая ссора. Ожог. Чудовище. Её мольбы, приправленные самой отъявленной ложью, – всё что угодно, лишь бы Лале согласился.

Но не согласился.

Ольжана глянула себе на руку. Потёрла саднящую бороздку от собственных ногтей. Подумала отрешённо, без злобы или страха: ну что ж. Значит, будет так.

Значит, точно висеть ему на месте Йовара.

Глава V

Следующий ход

Больше всего мазарьский пан-воевода, отец Ляйды, любил две вещи: рассуждать о славном прошлом Вольных господарств и жениться. Поэтому мачех Ляйда повидала много. Одна из них, белокурая красавица, презрительно говорила: Ляйда пронырлива и, если ей понадобится, залезет хоть в игольное ушко.

Похоже, не ошиблась.

Кто из других чародеев мог похвастаться тем, что попал в самое сердце Горестного замка? В подземные пещеры рядом с кузнями, где ученики Грацека заклинали огонь, самоцветы и металлы.

Пещеры оказались просторными и совершенно сказочными. По каменным стенам шла узорная резьба, как вышивка – по исполинскому отрезу ткани. Отсветы пламени вспыхивали и затихали, никогда не потухая до конца и, на взгляд Ляйды, подражая ритму дыхания неведомого подгорного чудовища. Повсюду скользили тени: длинные, кинжально-тонкие – от Грацека и его учеников. Единственная прямоугольная – от каменного погребального короба.

Рядом с Ляйдой возникла Элико, одна из воспитанниц Грацека. Строгая кубретка с заострённым неласковым лицом. Волосы её были собраны в гладкий узел на макушке, а со лба до носа ниспадала короткая полупрозрачная вуаль, чёрная, как и кафтан.

– Не ходи дальше, – предупредила Элико. – Стой у дверей. Если почувствуешь, что тебе дурно, просто выйди.

Если бы к ней так обратилась любая из стоегостских девушек, Ляйда бы огрызнулась. Но здесь просто промолчала.

– Кто там стоит? – Она указала на других людей у стены. Видимо, им тоже велели не заходить вглубь зала.

– Тётка и брат Баргата. – Элико отшагнула назад, и на её поясе звякнули бронзовые бляшки. – Ничего не говори. Не вмешивайся. Не привлекай к себе внимание и, разумеется, не колдуй. Тебе ясно?

Ляйда слегка закатила глаза.

Кивнула.

Элико прошла вдоль стены – поближе к другим ученикам.

Ляйда ждала речей или слёзных прощаний, но ничего не было. Грацек лишь угрюмо сказал, что они возвращают в огонь Баргата, чародея Горного двора, – и в коробе жадно зашипело. Всполохи закружили под куполом, и Ляйда, вытянувшись на цыпочках, посмотрела на завёрнутое в саван тело. Лицо Баргата тоже закрывала белая ткань, а на глазах лежали две тяжёлые бронзовые монеты. Бедный парень, подумала Ляйда с несвойственной для себя жалостью. Должно быть, тому, кто готовил его к погребению, пришлось постараться. Надо было так туго и плотно замотать саван, чтобы тело казалось похожим на тело, а не на изломанные куски, оставшиеся после когтей Сущности из Стоегоста.

Жар стал нарастать.

Всполохи заметались быстрее. От короба начали постреливать искры, повалил сухой чёрный дым. Боги, отметила Ляйда: получалось, что Баргат в погребальном коробе – как на огромной жаровне.

Ляйда потянула тугой ворот. Душно. Хотелось то ли закашляться, то ли – скинуть с себя верхний слой одежды, как лишнюю кожу. Но Ляйда не собиралась сдаваться так рано и, чтобы отвлечься, подняла глаза к потолку. Как глубоко в горе она сейчас находилась?

До того как Ляйду запустили в зал, та же Элико сдержанно пояснила: тело чародея Горного двора полагалось сжечь до пепла, саркофаг с прахом закрыть и переместить ещё ниже, в замковую крипту. Вероятно, там было много любопытного, – но Ляйда сомневалась, что её пустят в такое важное место. В крипте наверняка покоились и господин Вепхо, отец Грацека, и его мать, и та женщина, которая родила Кетеву, – Ляйда не знала, была ли та женой Грацека.

Огненные всполохи оформились в изображения животных. Кружились так быстро, что Ляйда едва успевала за ними следить. Дым уходил в узорную резьбу на крыше, но всё равно и от него, и от яркого мерцания заслезились глаза. Пещера стремительно нагревалась, и Ляйде пришлось отойти от стены: камень источал жар.

Змей из дрожащего пламени свернулся на груди Баргата. Роняя искры, пролетел ястреб и, махнув крылом, опалил Ляйду горячей волной. Воздух вокруг уплотнился и забурлил, – Ляйда готова была поклясться, что искры стали похожи на пузыри в кипящей воде. Казалось, весь воздух зашевелился. Он то тянулся вслед за дымом, то загустевал у пола, закручиваясь в вихрь. Рукава Ляйды затрепетали. Колокольчики в её косах зазвенели, опускаясь и поднимаясь, и им вторил мягкий перезвон украшений чародеев Горного двора – пуговиц, бляшек, цепочек…

На удивление, горящей плотью не пахло. Был лишь травяной запах благовоний, пучки которых, по-видимому, завернули в саван вместе с Баргатом, – и чем сильнее нагревалась пещера, тем отчётливее становился аромат. Вскоре к ним присоединился запах горящей каменной соли, но Ляйда мрачно отметила: всё лучше, чем вонь, которой полагалось тут быть. Да и звуки оказались щадящими – не скворчание, а сухой треск.

Нестрашно, заключила она, облизывая пересохшие губы. Это она ещё способна вынести. Будто стоит в натопленной стоегостской бане – правда, полностью одетая, завёрнутая в несколько слоёв.

У дверей медленно осела женщина, которую Элико назвала тёткой Баргата. Её подхватил парень, подросток на вид; толкнул двери плечом, выволок женщину в коридор.

Что ж, подумала Ляйда. Значит, теперь оставалась только она, Грацек и его ученики.

Весь погребальный короб Баргата объяло пламенем. Ляйда сделала вдох, и кипящий воздух с трудом протолкнулся в горло, обжёг ей слизистую.

А вот это уже – почти невыносимо.

Ляйда покачнулась, случайно дотронулась рукой до стены – и тут же одёрнула. Прошипела сквозь зубы: «Ай!..»

Выдох – как пить крепкое вино, только наоборот; из груди поднялось распирающее тепло. А второй вдох – словно набрать полные лёгкие горячего дыма.

Поля зрения сузились.

Не хватало ещё ученикам Грацека приводить её в чувство… Уж лучше признать поражение.

Ляйда шагнула к железным дверям – те раскалились, пришлось обжечь себе все руки. Зато