Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

Помнить об этом… и обдумывать свои поступки и действия тщательней.

Оставив саквояж в ячейке, уже выйдя, запоздало вспомнил, что вместе с драгоценностями он оставил и грязное бельё…

… ну да и чёрт с ним! Это, пожалуй, скорее забавно. Ценности дважды грязного происхождения вперемешку с грязным бельём человека… тоже, хм, как ни крути, происхождения самого сомнительного!

— И ведь никому на расскажешь, — еле слышно сказал он, усмехнувшись чуть криво, — Ни-ко-му…

Одиночество и раньше давило на него, но почти всё время, за исключением нечастых ночных приступов, это всё было где-то на заднем фоне, задавленное банальным выживанием, подлейшим страхом, необходимостью думать, в самом буквальном смысле, о хлебе насущном.

Он пытался найти…

… нет, не родственные души, не тех, с кем можно говорить откровенно, рассказывая решительно обо всём. Нет…

Но одиночество среди людей, одиночество в казарме или людской, где, казалось бы десятки людей, но…

… с кем⁈

Ладно бы просто нехватка образования и кругозора, неимение достаточных общих тем для общения… хотя и это проблема.

Но лакейство⁈ Солдатчина? Не такой уж у него был большой выбор круга общения…

А это — и лакейство, и солдатчина, въедается в души, ломает через колено саму суть, потому что иначе — сдохнешь! Если не забьют прекрасные господа или отцы-командиры, то сам коллектив, спаянный страхом и круговой порукой, сломанный под господский сапог, отторгнет чужака!

Становится же таким, как все…

… к чёрту!

Ещё — господа, которые иногда снисходят до бесед с начитанным неглупым лакеем, но отношения эти, сколько бы они ни были приязненны, всегда через призму если не господин-раб, то по крайней мере, через кастовость, через отчуждение, через понимание своего места в жизни.

Здесь, в Европе, ему казалось, будет намного проще. Но…

… скорее всего, одиночество будет сопровождать его до конца жизни.

Вдохнув резко, он постарался выбросить из головы депрессивные мысли — ему, в конце концов, всего только шестнадцать! Неужели не адаптируется, не найдёт друзей и то место, которое он сможет называть домом⁉

Качнувшись на носках, он опёрся на трость и задумался. Делать… нет, не то чтобы решительно нечего, но около того.

Если Анет не уговорит отца, надо будет что-то делать с жильём, и хотя деньги есть, но и транжирить их, да и вообще, показывать, что они есть, как-то не хочется. По крайней мере, не вдруг, не сразу… даже Анет!

— Н-да… милая девушка, даже очень, — перескочив мыслями, задумчиво произнёс он, чувствуя некоторое стеснение в области паха, и, пожалуй, сердца. Это, быть может, ещё и не любовь, но почти влюблённость! Но хороша, и ах как хороша…

Не без труда вытеснив образ милой Анет куда-то на периферию сознания, он вернулся мыслями к полякам и тщательно обдумал, а стоит ли ему сейчас идти к ним? Нет, так-то понятно, что не бросят в беде земляка, и угол в мансарде ему найдётся.

Парни они славные…

… но именно они и стали, по сути, первопричиной дуэли!

Гадать, что они могут выкинуть, узнав о его выселении из пансиона мадам Шерин, можно долго, и будет это, как минимум, «кошачий концерт» под её окнами в течении нескольких ночей — обычное дело для Латинского квартала, его уже просветили.

А он как бы и за справедливость, особенно в свою пользу, но… чуть позже, пожалуй. Сейчас событий и эмоций, шарахнувших по нему за короткий срок, избыточно много. Нужно переварить их, и… да, пожалуй, что и в одиночестве! Хотя бы несколько часов, до встречи с Анет.

Припомнив, что во время поисков жилья он видел на одной из улочек, примыкающих к Латинскому кварталу магазины готового платья, Ежи, не забывая об осторожности, попытался отыскать их.

Места здесь своеобразные, потому как с одной стороны Латинский квартал один из старейших, но престижным его, даже с большой натяжкой, назвать никак нельзя! По крайней мере, не сейчас, не в середине девятнадцатого века.

Времена, когда ваганты давали жару горожанам, занимаясь не только наукой, но и грабежами с изнасилованиями, ушли в прошлое, но не такое уж и давнее! Нрав у студентов буйный, дерутся по любому поводу и без, а ещё, в виду молодости и хронического безденежья большинства, жаждут дешёвой любви, дешёвого вина и дешёвых развлечений.

А спрос, как известно, рождает предложение, поэтому соответствующая инфраструктура, более или менее приглядного вида — в наличии. С девицами, сутенёрами, шулерами… и разумеется, карманниками и грабителями.

Последние, в общем, со студентами особо не связываются, но Латинский квартал только отчасти примыкает к респектабельным кварталам, а отчасти — к трущобам, да таким, что полиция туда не суётся! А потому бывает… всякое.

Магазины расположились на узких извилистых улочках с самой причудливой топографией, порой не поддающейся логике, но несомненно имеющей какую-то историческую подоплёку. Дома в два, три, редко в четыре этажа, узкие, несколько обветшалые, иногда с облупившейся штукатуркой и краской на ставнях и оконных рамах.

Несмотря на финансовые трудности, тяга к прекрасному у французов в крови, поэтому ставни выкрашены разноцветными красками, на всевозможных приступочках горшки с цветами вперемешку с сушащимся бельём и сонно жмурящимися кошками.

Наверху дома почти смыкаются, от чего солнца здесь почти не бывает, и чахлые здесь не только растения в цветочных горшках, но и дети, имеющие вид не то чтобы беспризорный, но несколько неухоженный, сопливый, и пожалуй что рахитичный. А плесень, напротив, чувствует себя вольготно, виднеясь и на стенах, и на прилегающих к ним мостовых.

Улицы, и без того узкие, ещё больше сужаются из-за вытащенных наружу прилавков, тележек со всякой всячиной, столиков, за которыми хозяева, попивая кофе и играя с соседями в трик-трак, коротают время в ожидании покупателей. Узость, впрочем, никого не смущает.

Здесь внизу торгуют, чинят обувь и шьют одежду, а наверху живут, и так — поколениями, веками, не только обедая где-нибудь по соседству, где ещё твой прадедушка обедал у прадедушки нынешнего хозяина, но и, по сути, вовсе не выходя за эти пределы неделями и месяцами. Разве только иногда по выходным они, собравшись с домашними, выбираются погулять в расположенный неподалёку Люксембургский сад.

— Месье! — седоусый мужчина, возящийся возле витрины с тряпкой, улыбается дружелюбно, будто увидел долгожданного родственника из провинции, — Лучший табак, не желаете ли?

— Буду знать, месье, — вежливо склоняет голову Ежи, — может быть, в другой раз.

— Ланс Не, месье… — трескается