Журавли летят на запад - Анна Рябинина

Невозможно.

– А я не скажу, – из вредности решает Чжоу Хань. – Подумай сам.

Несколько минут они сидят в тишине – Сунь Ань обрабатывает полученную информацию, выглядя так, будто скоро загудит, как одна из его машинок, от напряжения, Чжоу Хань одной рукой собирает бинты обратно в коробку.

– Когда поедем? – спрашивает в итоге беспомощно Сунь Ань. Ну, хоть ожил немного – и то хорошо.

– Можно хоть завтра, но я не уверен, что там будут билеты. Моргана, кстати, просила, чтобы мы ее тоже взяли.

– Она хочет вернуться насовсем? – Сунь Ань рассказал ему, что они с Морганой целовались – он назвал это «сворованным» поцелуем и сообщил, что больше они с Морганой об этом не говорили. А Чжоу Хань не знал, как ему нужно было на эту информацию реагировать – радоваться за то, что Сунь Ань влюбился, переживать за то, что Моргана окажется для него слишком «сложной», ведь она правда была очень сложной, жесткой девушкой, которая многого требовала от мира, расстраиваться, что теперь у Сунь Аня не останется причин хотеть вернуться в Китай?

– Не знаю, спроси, если хочешь, – в итоге беспомощно предлагает он. Пусть разбираются сами.

Мысль о том, что Сунь Ань может стать мужем Морганы, оседает неприятной горечью в горле. Чжоу Хань всегда был уверен – что бы ни случилось, они с Сунь Анем есть друг у друга: друзья, семья, напоминание о Поднебесной. Но что, если Сунь Аню было не нужно? Что, если Сунь Ань научился жить в Париже, и Поднебесная ему больше не нужна?

– Схожу к ней вечером тогда.

Чжоу Хань задумчиво кивает, а потом уточняет:

– Будем чинить твою машинку дальше?

– Да не, я думаю, нужно отнести кому-нибудь, чтобы посмотрели, так и без пальцев несложно остаться, – качает головой Сунь Ань. Кажется, он чувствует вину за произошедшее, поэтому дальше робко спрашивает, – а как у тебя там с детьми?

Чжоу Хань хмыкает. Ну хорошо, раз хочет перевести тему разговора – пусть переводит.

– Ничего особенного.

– Ты вчера очень поздно вернулся.

Да, вернулся поздно, споткнулся два раза о какие-то книги Сунь Аня, лег рядом с ним прямо в одежде и заснул – у него самого на кровати валялись неубранные с утра бумаги с сочинениями детей, которые он забыл проверить. Сунь Ань повозился, чуть не ударил его локтем куда-то под ребра, но не проснулся.

– Читал им сказку на ночь.

– И о чем? – весело улыбается Сунь Ань.

– Ту, которую нам рассказывал господин Эр.

Чжоу Хань откидывается назад и опирается спиной на стенку. За все время господин Эр рассказал им только одну – про довольно непутевого молодого священника, влипающего в проблемы. Та была длинной, иногда скучной, иногда смешной, иногда нелепой, иногда грустной. Он до сих пор помнил день, когда господин Эр рассказал им тот эпизод, который он передал вчера детям.

Сунь Ань тогда болел – не сильно, но неприятно, – капризничал, отказывался засыпать, ворочался в кровати, а ему, Чжоу Ханю, приходилось следить за ним.

– И чего ты не спишь? – недовольно ворчал он на Сунь Аня. Ему совершенно не хотелось сидеть рядом с ним, а хотелось уйти дочитать книжку, но чувство ответственности не отпускало.

– Пусть нам расскажут сказку.

Чжоу Хань вздохнул, но увидел в этом надежду, что Сунь Ань уснет после сказки и его отпустят по своим делам, поэтому покорно пошел звать господина Эра.

Господин Эр пришел совсем скоро, сел рядом с ними, лукаво улыбнулся. Тогда он не был старым, но казался измученным чем-то – и Чжоу Хань никак не мог понять, чем именно. Пусть Сунь Ань любил вредничать, они не были слишком проблемными детьми, так почему господину Эру с ними тяжело? Или не с ними, а тяжело в целом? Прошло столько лет, но он так и не узнал ответа на этот вопрос.

– На чем мы остановились? – спросил тогда господин Эр.

– Священник встретил дьявола, – с готовностью ответил Сунь Ань, на что господин Эр хмыкнул.

– Это был не дьявол, совершенно точно нет, в Китае не водятся дьяволы.

– Тогда кто?

– Тогда священник еще не знал, – Чжоу Хань сразу понял, что сказка началась: голос господина Эра неуловимо изменился, стал тягучим, как старый мед, чуть печальным и задумчивым. – Он был удивлен, встревожен, но пока что он не понимал, что случилось нечто очень плохое. Некоторое время тот голос не возвращался, и он решил, что ему почудилось, только, конечно, у голоса были другие планы. Тот пришел примерно через неделю.

* * *

Многие встречи сливаются для Жильбера в одну – ночная болтовня, смех нежным звоном за окном и шумом ветра, его голова все же на коленях существа из тьмы и лунного света, а не на кошмарных подголовниках, одна деревня за другой, его собственные улыбки, из-за которых болит за ушами. Жильбер все думает – то же самое ли чувствовали христиане, когда к ним приходили святые духи-покровители[26]? В детстве ему нравились истории о них – потому что это означало, что и к нему однажды придет невидимый друг, будет его заступником, стражем его «я»: «И дай мне друга, напарника, священного посланца священной силы, стража моей души, стража моей жизни, стража молитв, стража деяний»[27]. Разве что страж деяний из этого существа выходит никудышный – за ним самим нужен глаз да глаз.

Одну из таких встреч Жильбер запоминает очень хорошо. Тогда голос приходит днем, пока Жильбер читает, прислонившись спиной к дереву.

– Чем занимаешься? – Тела у голоса снова нет, но Жильбер очень явственно ощущает его присутствие – ветер мягко касается его волос, трава весело шуршит у ног, листья на ветвях легко щекочут щеку.

– Читаю.

– Какой это язык? – спрашивает голос, и Жильбер улыбается – столько детской заинтересованности в этом вопросе.

– Французский.

– Это твоя страна, я прав?

– Да.

– Как тебя зовут?

– А ты скажешь свое имя в ответ?

Голос замолкает на пару мгновений – это ощущается во всем: в том, как тревожно затихает ветер, а трава перестает шуршать, в том, как замолкают голоса людей вдали. Будто весь мир затаил дыхание, чтобы узнать ответ, и сейчас стоит, как ребенок у комнаты с подарками, пытаясь подглядеть в щелочку.

– Ты можешь сам дать мне имя, – в итоге разрешает голос, и ему вторит пронзительный, острый вскрик птицы где-то в небе. – У меня его не было очень давно, я не помню уже,