Журавли летят на запад - Анна Рябинина

– Меня зовут Жильбер.

– Красивое имя, – подумав взволнованным шелестом листвы, решает голос. – А как ты назовешь меня?

Жальберу не нравились китайские имена – они были похожи на переломанные ветви деревьев, хрустели на языке и увязали в горле, как горький чай. Он не понимал, как они строятся, как должны звучать. Однако он помнил, как называли красивых людей – ему сказали, что обычно девушек, но почему-то казалось, что голос не обидится, если назвать его так: Мэй. Простое, легко звучащее имя, похожее на росчерк кисти или на плеск камней о водную гладь.

– Мэй.

Остается надеяться, что для голоса это имя не станет мешком на голове.

– Как красота? – удивляется голос. – Почему ты выбрал это слово?

Жильбер пожимает плечами.

– Мне кажется, тебе бы оно подошло. С фамилией только не уверен, думаю, другая бы звучала лучше, но я не очень разбираюсь в ваших порядках.

Понимать как «не заставляй меня мучиться, вспоминая другие слова». Его китайский улучшается с каждым днем – и этому во многом способствуют ночные разговоры с голосом, потому что они ведутся не о ценах на еду, а обо всем другом – звездах, ветрах, одежде, животных, любимом вкусе чая. У голоса такого не было – как и детских воспоминаний, любимого цвета, города, в котором ему нравилось жить, и многого другого, будто вместе с именем он потерял и свое прошлое, оставаясь лишь шелестом ветра в кронах, а зачем шелесту помнить то, кем он был раньше?

А если Жильбер даст ему имя – он вспомнит? Или не сработает, так как имя новое? Но с фамилией было совсем плохо. Придумывать имена и фамилии казалось слишком сложным – он не был творцом, он был священником. Имена должны давать при рождении матери, а не он сейчас.

– Мне нравится, – решает голос.

Ну хорошо. Следующий вопрос Жильбер пару минут катает в голове, решая, когда его задать – сейчас или позже. По всему выходит, что лучше сейчас – чтобы быстрее понять, как поступать дальше.

Раньше он мог просто уйти – и что-то в душе Жильбера абсолютно в этом уверено. Если бы он сильно захотел, он мог бы уехать далеко, и голос не последовал бы за ним, разрешил бы уехать, хоть и мог бы найти где угодно, а потому Жильберу было все равно – приходит и приходит. Хорошо, если получится полежать на его коленях, а не на досках, хорошо, если получится услышать сказку о том, как в мире жили маленькие шкодливые духи, но если этого не будет – ничего не случится.

А теперь, когда он дал голосу имя, что-то неуловимо изменилось – мир затих, прислушиваясь к их разговору, будто ему правда было важно знать, чем все закончится.

Будто это правда что-то значило – кроме глупой шутки о том, что обладатель голоса «красавица». Забавно будет, если имя правда должно было значить что-то важное, а он просто пошутил на грани допустимого.

– Почему ты ко мне вообще прицепился? – все же спрашивает Жильбер.

– Не нравится?

– Хочу понять.

Голос замолкает. Жильбер всматривается в воздух, стараясь увидеть очертания его обладателя: когда тот получает имя, воздух сгущается, будто кто-то появляется рядом, и становится похожим на воду, перемешанную с густой кровью. В ушах начинает шуметь, будто накатили волны – обрушились на голову, заставляя на пару секунд задержать дыхание, впрочем, это не помогло, и соль мелкими горькими комочками запихалась в легкие, как если бы сам Жильбер стал одним из деревьев, что шумели сейчас так голосисто, будто смеялись, которое случайно затопили при поливке.

Длинные, непривычно длинные волосы, заплетенные в растрепавшуюся косу, старые китайские одежды, какие он видел только на картинках в книжках, уже не просто ворующие свет, а состоящие из него, как будто узоры сплетены не из золотых нитей, а их солнечных лучей: птицы с длинными клювами, похожими на траву, и рыжая трава, похожая на клювы несуществующих птиц.

А вот черты лица разглядеть все еще трудно.

– Не знаю. Ты показался мне интересным.

– Ты только к иностранцам так относишься? Местных не пугаешь.

– Местные уже пуганые. – Человек напротив улыбается – счастливо, совершенно не по-человечески. Такой улыбкой обычно расползался свет блекнущих в час тигра звезд – с угрозой, в насмешке, обещая, что по завершении ночи не выживет никто.

Что ж, Жильбер хоть не соврал – этот человек правда красивый, но разве можно было ошибиться, разве может быть некрасивым человек, чей голос – ветер, реки и травы до груди?

– Тебе что-то от меня нужно? – Что же может потребовать нечистая сила? Как жаль, что сейчас в голове нет ни единой молитвы, только обрывки чужих, хрустящих слов, впрочем, не очень понятно, помогли бы молитвы против него.

– Пока что нет.

– Но будет?

Мэй снова улыбается – на этот раз озорно, непосредственно, как ребенок, с которым пообещали поиграть.

– Я подумаю.

Жильбер еще раз внимательно смотрит на человека напротив. Темные, почти черные глаза, в которых даже белков почти нет, золотые искорки на самом дне, как свет маяка в шторм, тоненький шрам у рта, морщинки у уголков глаз. Он выглядит совсем юным, но измученным, будто не отдыхал много столетий, будто он был человеком, у которого долго что-то болело, и тот уже не надеялся исцелиться.

– Ты и дальше будешь ходить за мной? Я не то чтобы критикую, но так сейчас люди уже не одеваются, – Жильбер нахально улыбается.

С одной стороны – малодушный страх, что Мэй правда не отвяжется, с другой – ну правда же, кто вообще сейчас носит такие уродливые тряпки! При первом взгляде – дорогие ханьфу с золотыми узорами, но потом становятся видны швы, порванные края, будто Мэй где-то зацепился за куст и оставил кусок одежд там, да и сами узоры тусклые, грязные даже. Неужели у него нет ничего более представительного?

– Это не имеет значения, меня все равно никто, кроме тебя, не видит.

– Почему?

– Вся роскошь красоты и тайного знания тебе, – провокационно откликается Мэй, явно припоминая свое корявое имя. – Они не могут меня увидеть, потому что не знают, как меня зовут.

– А если я расскажу им?

Листва с грохочущим шорохом вскидывается к небу, а потом обрушивается ему на макушку – в голове начинает звенеть, а дыхание на пару мгновений прерывается.

– Я очень надеюсь, ты этого не сделаешь.

А что ему остается, верно? Да и кому он расскажет? Сестре Франциске?

– Не сделаю.

– Ну и отлично, – хлопает в ладони Мэй, и звук этого хлопка