Журавли летят на запад - Анна Рябинина

– Тогда ты тоже приглашаешься на вольные курсы повторения материала от Чжоу Ханя, – фыркает Сун Ань. – Из минусов – он обожает повторять одно и то же раз по десять.

– Замечательно, – соглашается она. – Но сначала Лондон, я сто лет не была дома, очень туда хочу, а вы рушите мне все планы, валяетесь тут! – она легонько пинает их носком ботинка.

– Не ворчи, – просит Сунь Ань.

– А ты меня не затыкай.

– Перестаньте ссориться оба! – вздыхает Чжоу Хань, чем вызывает их смех.

– И вообще, это он мешает мне собираться и отвлекает разговорами, – мстительно сообщает Сунь Ань.

В итоге уезжают они в конце недели: Чжоу Хань подключает все свои способности к организации, почти не ссорится с Морганой и в итоге собирает и себя, и Сунь Аня – не переставая, разумеется, ворчать о том, что тот умеет вещи только раскидывать, а не организовывать обратно.

И на поезд они чуть не опаздывают, но все же успевают – Чжоу Хань успел поймать билеты в купе, поэтому сам Чжоу Хань залезает на верхнюю полку, оставляет Сунь Аню нижнюю со словами, что сверху тот свалится, а Моргане весь блок с другой стороны.

– Я всегда мечтал побывать в Англии, – рассказывает Чжоу Хань. – Мне кажется, там очень красиво.

– А во Франции не красиво?

– По-другому, – качает головой Чжоу Хань. – Знаешь, если бы я умер, я бы хотел, чтобы меня похоронили именно там.

– Ну до этого же еще далеко, – улыбается Моргана.

– Кто знает.

– Прекращай, – Сунь Ань тыкает его локтем в бок. – Нагоняешь тоску.

– Хорошо, не буду, – кивает Чжоу Хань.

И правда – расстраивать Сунь Аня нет смысла, тот только начнет переживать, а Чжоу Хань этого не хотел. Да и как он мог объяснить Сунь Аню, что его тянет к этим сырым английским туманам, ледяной воде рек, темным мхам? Что он представлял, как его прах – а он хотел, чтобы это был именно прах – развеивают над круглым, как зеркало, озером? Странные мысли для человека, которому едва исполнилось двадцать, но они не отпускали его – это было похоже на тугую веревку в сердце, которая при любом сопротивлении натягивалась, прорезая его мышцы и кости.

Они еще немного возятся, пытаясь устроиться поудобнее, Сунь Ань отвоевывает большую часть пространства и довольно смеется.

– Вы так близки, – замечает Моргана. – Со скольки вы друг друга знаете?

Сунь Ань пожимает плечами.

– Сколько себя помню. С самого детства, наши дома были по соседству.

– Вы дружили вдвоем или был кто-то еще?

– Была девчонка, Ван Сун, но она осталась там, господин Эр не забрал ее.

– Почему?

Сунь Ань пожимает плечами.

– Не знаю. Она просто не поехала, я не помню, почему.

– А господин Эр откуда взялся?

С этим вопросом Сунь Ань оборачивается к Чжоу Ханю.

– Мне кажется, он просто жил в нашем городе. Мы никогда не спрашивали у родителей, откуда он взялся.

– И у него самого тоже?

– Он не любит говорить о своем прошлом, никогда не отвечает, если начать расспрашивать.

Моргана глубокомысленно кивает.

– Наверное, это хорошо, что у вас был такой человек. И что вы были друг у друга.

– У тебя никогда не было подруг? – удивляется Сунь Ань.

– Близких нет.

– Мне кажется, вы бы могли поладить с Ван Сун, – замечает он.

– Да? Почему? – интересуется Моргана.

И правда, Сунь Ань, почему? Чжоу Хань внутренне хмыкает, но вслух ничего не говорит – пусть попробует объяснить это словами, ведь на это не хватит на китайского, ни французского, а последний Сунь Ань и так знает плохо, просто потому, что в речи нет слов, способных описать странное, горькое, жгущее ощущение силы, которое исходит от этих девушек, словно они – огонь, бегущий по сухому полю и взметающий косами пламя в воздух.

– Потому что… Как бы сказать, вы обе… Сложные? Гордые? Упрямые? – заминается Сунь Ань.

– Сколько ей было лет, когда вы уехали? Она могла столько раз измениться, – смеется Моргана. Солнечный свет скользит по ее носу и щекочется, заставляя ее чихнуть.

– Не думаю, что она сильно поменялась. Она не такая.

– Тогда ей должно быть очень сложно там, в Китае.

Чжоу Хань внимательно смотрит сначала на Сунь Аня, потом на Моргану. Удивительно так – как им спокойно и хорошо вместе, как легко им обсуждать что-то. Он сам так не умел – ему нужно было совершать усилие над собой, чтобы понять, как лучше общаться с человеком, что ему можно говорить, а что нет. С Сунь Анем было проще – ему он мог говорить все, как бы неприятно или сложно это ни звучало.

Он до сих пор помнил, как однажды выпил слишком много – это случилось вскоре после отчисления, он тогда пришел домой поздно ночью, расшумелся, опрокинул вешалку, а потом долго сидел на кровати и ругался на Сунь Аня, называл его проблемным, винил в своем отчислении, а утром Сунь Ань обнимал его, собирал разбросанные вещи, говорил, что все нормально, извиняться на надо, он сам все прекрасно понимает и не обижается, и они, по сути, квиты. Тот день они почти полностью просидели дома – что-то читали, кажется, «Отверженных», потом поцапались за трактовку сцены, потом вместе готовили шоколадное печенье, и Чжоу Хань до сих пор, когда вспоминал эту сцену, ощущал легкость – потому что знал, что Сунь Ань действительно не обижался, что все хорошо.

Вот и сейчас – они сидят рядом, и он чувствует странную, абсолютную уверенность в этом человеке, словно все всегда рядом с ним будет хорошо. Должно быть хорошо.

– Я бы хотела однажды с ней познакомиться, – говорит Моргана.

Она сложная девушка – сложнее многих людей, с ней у Чжоу Ханя никогда не получалось общаться хорошо. Она много злилась, много язвила, много спорила – и у него так и не вышло найти к ней подход. Она была чужой страной, в которую его не пускали.

Ему хорошо было в Китае – хотя его и злило, что даже в мыслях он называл свою страну именно так, привык уже, – он понимал его, чувствовал, там были те, кем он дорожил. С Францией ему пришлось смириться, пришлось даже полюбить, потому что Сунь Ань ее любил, и иного выхода не оставалось. А Моргана была Англией – холодной, мрачной, где туманы пряжей наматывались на крыши домов, а мхи обгрызали камни по краям.

Англией, где он хотел бы умереть, но не хотел бы жить.

– Может быть,