Дальнобойщик - Роман Валерьевич Злотников

В том мире, где он жил, пока не очутился здесь, тлинкиты были хоть и малочисленны, но жили наособицу, чётко знали, кто друг, а кто враг, и умело пользовались теми крохами свободы, что оставили им враги.

Они возрождали традиции предков, что свято хранили старшие и всегда надеялись только на себя.

Правда, и в том мире тоже среди тлинкитов православных хватало, и их Хуц-Ги-Сати презирал, но хоть понимал — эта странная для англосаксов вера тоже была хоть каким-то протестом и борьбой.

Здесь всё оказалось иначе.

Вон в том самом селе, где он Машу встретил, тлинкитов чуть не всё село было.

Заговорил он как-то с соседкой Машкиной.

Было ей уже за девяносто, а точнее никто и не помнил, да и она сама тоже.

— Эх, милок, эт по пачпорту, а мне его давали-то как — как мамка сказала, так и пропечатали. А я уж, наверное, и бегала тогда, за курями смотрела!

Спросил, какого они племени, какого куана. Какой тотем у рода?

Только рукой махнула.

— Милок, ты что? МихАлковы мы, православные, курей держим!

И таких, оторвавшихся от корней, Хуц-Ги-Сати встречал на трассах постоянно. Вроде и помнили предков, могли до пятого-шестого колена рассказать, а лезли в альбомы, да показывали — вот, с батюшкой дед мой, на клиросе пел. А тут дядька двоюродный, он ого-го, он в Первую Белуджистанскую кампанию Георгия из рук самого командующего получил!

Песни слушал — а много голосов-то тлинкитских, и мелодии угадываются, а всё равно — какое-то оно другое. Словно всё, что было у его народа своего, исконного, переплавила, перемолола сила чужаков и вложила обратно в головы обеспамятевших индейцев.

Маша как раз такая была.

Пришлось рассказывать подруге и о том, как земли эти принадлежали только им, тлинкитам. И как отважные воины индейцев гнали русаков со своей земли, и как героические женщины тлинкитов брали оружие и вставали рядом со своими отцами, братьями и мужьями!

Дальше, правда, было сложнее, ведь не мог он сказать, что двести лет их народ воевал с Россией. И что оказались они под властью Соединённых штатов Америки в итоге… И осталось их в том мире куда меньше, чем здесь.

Зато, думал он, там они остались воинами. Выжили самые сильные и приспособленные.

А здесь — не видел он тут воинов своего народа.

Ну ни единой организации, что боролась бы за права тлинкитов, не нашёл!

Ни единой!

Потому что в этом-то мире их обманывали иначе.

— Да, в резервации, как в САСШ нас не загоняют, — горячо убеждал он подругу, — но и янки уже давно это отменили! А здесь ты паспортом привязан да пропиской! Ты просто так без паспорта и билет не купишь!

— Ну ладно тебе, на междугородние только, — улыбалась Маша, но по глазам он видел, слова-то в душу падают. Задумывалась она.

— А ты давно хоть одну книжку тлинкитскую видела? А? А фильм про нашу историю? Чтоб настоящую⁈ Нет! Только как русские нам культуру да медицину принесли! А мы⁈ Да у нас же свои корни, свои обычаи!

Хмурилась, пожимала плечами.

Что отцу, что матери не до сказок — работали день да ночь, а бабка померла, когда Маша совсем кроха была.

Так что росла она под звук да картинку из телевизора.

И про Ивана-царевича знала, честно говоря, больше, чем про Иеля или Канука.

Так что Хуц-Ги-Сати слушала, раскрыв рот, все две недели, пока он снова в рейс не ушёл.

Совсем тёмная, что тут скажешь.

* * *

Хуц-Ги-Сати промотался почти весь декабрь. Перед Новым годом да Рождеством пора для любых транспортников горячая, для дальнобоев не исключение. На Аляске — тоже. В самых глухих уголках ждут товары, много заказов на сборные грузы, так что дома он оказался только под самый Новый год.

И тут — глухое время до конца рождественских праздников. Хоть и некрещён был Хуц-Ги-Сати, а помнил вроде: сначала Рождество христиане справляют, потом Новый год приходит. Здесь наоборот оказалось.

Да и крестик он, когда пришёл-то в себя, на кожаном шнурке на шее нащупал.

Тьху ты.

Значит, тут его крестили.

Близких знакомых у них не было, так что Новый год вдвоём встретили.

В основном под одеялом.

На Рождество по городку погуляли, колокола послушали…

Побольше Хуц-Ги-Сати побыть с подругой хотелось, да не выходило, работала Машка. Хозяин, правда, когда та сказала, что мил-друг из рейса вернулся, в положение вошёл, да на день отдых дал, а еще день — поменялась сменами.

Домой когда шли, вдруг спросила:

— Сатик, милый, ты говорил, домик у тебя от родителей. Может, продашь? Я тут присмотрела один, посчитала. Если там продашь, тут можно почти сразу купить, а остальное с моей получки отдадим, ты же вон как хорошо зарабатываешь…

Он только щекой дёрнул.

— Только не здесь. Чтоб нас тут налогами да надзором жрали? Не бывать тому.

— Ну а как? Ты только скажи, я ж с тобой куда хочешь… — и на руке повисла, в глаза заглядывает.

Аж, сердце зашлось…

— Уходить нам надо, понимаешь?

— Да куда, Сати?

— Туда, где люди нормально живут. Где сколько заработал, то и твоё! Где не лезут в чужую жизнь! — он обозлился. Вдруг, сразу. Аж пелена перед глазами пошла. — Да хоть через границу!

— Жить-то на что будем, милый? — охнула она.

А Хуц-Ги-Сати вдруг полегчало. Словно отпустило что-то внутри, так легко стало. Всё ж великое дело, когда хорошая баба рядом.

— Да на то же, что и сейчас! Что я, там работу не найду? Баранку крутить что там, что здесь. С парнями, что через границу грузы таскают, я говорил. Нормально там с заказами. Ты и повариха знатная, и официанткой можешь!

— А… А Медведь-то твой как же?

Вот, тут сердце кольнуло. К грузовозу он, конечно, прикипел. Почти как к Машке.

Да и до выкупа не так много оставалось.

Продавать надо будет… полную цену, конечно, не выручит.

Словом, стоило заговорить, и всплыло немало вопросов, над которыми он особо не думал, когда решил, что под властью русских жить не будет.

— Всё решу. Не завтра ж уходим. Покумекаем, что к чему, да и переедем, — сказал он с уверенностью.

А Маше достаточно было того, что она услышала «покумекаем». Про обоих сказал, значит, не пустое место она, не просто грелка для постели.

И так ей хорошо стало, что она уткнулась ему в грудь и обхватила покрепче.

Чтоб не видел, как она от радости плачет.

* * *

На Крещение он тоже дома