Князь Барбашин 3 - Дмитрий Михайлович Родин

Зато, как в народе говорят, не было бы счастья, да несчастье помогло. Беда, обрушившаяся на Смоленск, запустила в действие давно уже озвученную попаданцем идею денежной реформы. Причём ничего лишнего Андрей и не придумывал. Зачем? Предки и без него неплохо справились при Елене Глинской. Он только предложил чеканить правильную монету взамен овальной чешуйки и привёз всё необходимое для этого. Зато теперь легко портить деньги, просто срезая с них кусок серебра из-за введённого гурта будет уже не так сподручно. Да и вообще, реформа оздоровит денежное обращение по стране, так как из-за просто лавины порченой и фальшивой монеты оно давно превратилось в стоячее болото. А капитализму нужно, чтобы капитал двигался и работал. Так что смерть тысяч смолян, если так можно выражаться в данном случае, не прошла бесполезно.

Ну и к тому же в голове у Андрея созрела авантюра отплатить Литве их же монетой. Когда-то он читал, что как раз в эти годы там случился свой финансовый скандал, вызванный огромным наплывом фальшивых денег. Подробностей он не помнил, но почему бы не помочь этому неизвестному в деле развала финансовой системы враждебного в силу исторических причин государства. Ведь чем беднее будет Литва, тем больше шансов съесть её ещё в этом веке, не дав слиться с Польшей в едином не только государями государстве. И тем более не дать ей возможности вести наступательную войну по типу Стародубской!

Ну и, конечно, немножко на этом заработать.

Отца Иуавелия князь смог найти далеко не сразу. Архиепископ был весь в делах, причём не только молился в церквах, но и самолично занимался многими вопросами, связанными с восстановлением города.

— Не в доброе время задумал ты этот разговор, — честно признался он князю, приехав в церковное село, ставшее ему домом на время восстановления смоленских палат. Судя по запаху пожара, идущего от его рясы, он вновь был на разборе пепелища, где, как всегда, не только наблюдал, но и руководил работами.

— Но и тянуть времени нет, — печально вздохнул Андрей. Он понимал, что архиепископ прав, но и он был прав тоже. Вопрос не терпел дальнейшего отложения, потому что чем позже им заняться, тем труднее его будет воплотить. Не невозможно, но труднее. Потому как грамотных людей станет больше. А без церкви это вопрос закрыть было никак нельзя. Вот и пришлось вылавливать момент, пока он не убыл в долгое посольство.

А всё дело было в грамматике. И алфавите.

Русский язык не стоял на месте. И то, что было ясно и понятно веке так в двенадцатом, в шестнадцатом выглядело уже не так однозначно. К примеру, когда-то очень давно у славян было множество редуцированных звуков. И было очень важно скажешь ты обычное "у" или краткое носовое "у". И слово было другое и разница в смысле была. Но уже при Владимире Мономахе грань эта постепенно стёрлась, не такой уже большой виделась разница между звуками, а какое нужно было писать слово можно было понять из контекста. Люди перестали отличать звуки на слух, а вот в письменности эти особенности остались. А значит, нужно было придумывать правила, почему тут пишем одну букву, а тут другую. А ещё в алфавите было слишком много букв, которые глупые греки Кирилл (Константин до крещения) и Мефодий внесли просто потому, что они есть в греческом, но которых нет в славянских языках. Те же "омега", "кси", "пси", "фита", "ижица", "зело". По их "гениальной" задумке они должны были звучать, как в греческом. К примеру буква "зело" на письме заменяла звук "дз". Как будто это нельзя было писать попроще. А всё потому, что это было важно для них, для их родного языка. И плевать, что славяне так не говорили.

Вот к примеру буква ѵ "ижица". Она была нужна для передачи звука "и" всего лишь в некоторых словах, заимствованных из греческого языка. Да более того. Для одного звука "и" в языке существовало аж три буквы. Ну помните? Мiр, м╥р и мѵро. Зачем? В конце двадцатого века стали популярны легенды про сакральность этих букв, которую разрушили большевики. Вот только мало кто знает, что реформу языка 1917-18 годов задумали ещё в 1904, а начали готовить в 1911 году. Так что глупость тройной передачи одного звука осознали и в "России, которую мы потеряли".

Но кроме "и", были и ещё буквы-дубликаты: "фита" и "ферт". Обе звучали как "ф". Просто "фиту" писали в словах, опять заимствованных из греческого языка. Зачем? Да кто его знает. Зато были буквы, которыми все пользовались, но в алфавите их не было: "й" и "ё".

А, допустим, буква "ять". Когда-то она звучала по-особенному, как долгое "е" или "ие". Но уже в шестнадцатом веке постепенно стала звучать как "е", хотя выговор букв "е" и "Ѣ" ещё оставался явственно различимым. И в словах "цѢль" и "щель" ещё никто не задумывался, какую букву писать (ну, кроме Андрея, разумеется).

Или буква "ѡ" (омега), которую отменил ещё Пётр I (одна из реформ, за которую Андрей не ругал царя, хотя и считал, что он её тоже недоделал). Изначально она использовалась в очень редких случаях и легко могла быть заменена на "о". Или "ѯ" (кси) и "ѱ" (пси) также использовались исключительно в словах греческого происхождения и легко могли быть заменены буквосочетанием "пс" и "кс".

Ну, в общем, понятно, зачем Андрей притащился к архиепископу. Ведь Священные тексты уже перевели на русский язык и получилось, что выбравшие православие славяне начали жить в мире двух языков: письменном и устном. Которые с годами начали расходиться и различаться всё сильнее и сильнее. Но Церковь, как организация была весьма консервативным учреждением. И ретроградов в ней было как бы не больше, чем в других сословиях. Оттого и становится понятно, почему реформы письменного языка стали возможны лишь при Петре и при большевиках: эти смогли согнуть Церковь в бараний рог и навязать ей своё мнение. Андрей же не мог, да и не хотел делать ничего подобного, ибо при всём своём скепсисе и атеизме видел в Церкви скорее союзника на пути великорусского единства. Вот только вопрос правки языка уже назрел, хотя ещё и не был столь критичен. И потому он решил взять Церковь в союзники. Как говаривал один киногерой: "кто нам мешает, тот нам и поможет". Хотя особых надежд он на это не питал. И, как оказалось, зря.

Удивительно, но живительная сила дискуссий с еретиками и между двумя течениями