Династия Одуванчика. Книга 4. Говорящие кости - Кен Лю

Так почему бы не взять за основу созданное для военных нужд изобретение и не использовать его в мирных целях?

– К сожалению, мое решение нельзя напрямую применить к твоей проблеме, – посетовала Рати Йера. – Для прописи полетных планов мне потребовалось всего несколько дюжин псевдологограмм – даже определение пути через свободу небес есть лишь крошечный, ограниченный отрезок в сравнении с бескрайним простором всего человеческого опыта, этой не имеющей пределов области, описать которую можно лишь при помощи сотен тысяч логограмм. Моя машина для копирования пробковых цилиндров слишком примитивна.

Осмысливая слова Рати Йеры, Саво лениво перебирал пальцами струны пишущей цитры.

«Копия, копия, копия».

По мере того как жужжащие лезвия цитры вырезали раз за разом одну и ту же логограмму, одна и та же музыкальная фраза разносилась по комнате.

– Ты не мог бы сыграть что-нибудь более мелодичное? – спросила Фара, войдя в комнату с подносом, на котором стояли чайник с чашками и лежали закуски. – Ты проигрываешь снова и снова одно и то же, так что тебя можно по ошибке принять за куклу из механического оркестра На Моджи. Как-никак я ведь учила тебя музыке, а потому в ответе за твою игру. – Глядя на обиженное лицо юноши, она рассмеялась.

– Прости. – Саво вскочил, чтобы принять поднос у нее из рук. – Просто я был слишком поглощен…

– Постойте! – воскликнула Рати Йера. – Одуванчик… ой, вернее, принцесса… ваше высочество! Что вы только что сказали? Повторите, пожалуйста!

– Но я просто подшучивала над Саво…

– Нет-нет, перед этим. Что-то про механический оркестр?

– А, это старая история из эпохи государств Тиро. Говорят, будто На Моджи изготовил для короля Ксаны целый отряд деревянных кукол, способных играть на моафье. Очевидцы утверждают, что механический оркестр играл просто великолепно, но лично я в этом сомневаюсь: полагаю, восторги объяснялись, скорее, тем, что эту идею вообще удалось осуществить.

– Фара рассказывала про это еще в «Великолепной вазе», – добавил Саво. – Это помогло мне осознать принцип ваших обучаемых тележек.

– Механический оркестр, – пробормотала Рати Йера, знаком призывая молодых людей помолчать, а сама зажмурила глаза, сосредоточившись. – Другой уровень абстракции… Да, это абсолютно иной способ учить и учиться…

Наконец веки Рати Йеры резко поднялись, она удовлетворенно выдохнула:

– Ответ – автоматы. Или, как это определяет секретарь Дзоми Кидосу, «стократное умножение работы одного специалиста посредством использования машин».

– Автоматы? – переспросила Фара растерянно. – Вы имеете в виду… что-то вроде тех кухонных автоматов в «Великолепной вазе»? Хотите сказать, что Саво нужно построить оркестр из механических писцов, работающих на пишущих цитрах?

Рати рассмеялась:

– Нет, не в буквальном смысле механический оркестр, хотя писец, использующий машину Саво, тоже исполняет музыку.

Юноша пристально посмотрел на нее:

– Мастер, боюсь, вы парите слишком высоко, чтобы я смог следовать за вашей мыслью.

– Детали мне пока еще и самой не ясны, но я вот о чем подумала. Сейчас расскажу…

Рати пояснила, что весь опыт ее работы по созданию автоматических машин свидетельствует о том, что большинство препятствий возможно преодолеть, применяя два полезных принципа.

Первым был принцип высшей абстракции. Примитивная система индивидуальных поворотов колеса, определяющая возможности обучаемой тележки, грозила запутать оператора, пока не была абстрагирована в систему составных узлов, которые можно представить совместно в виде карты. Примитивный язык просверленных отверстий, определяющих каждый конкретный взмах крыла орнитоптера, был непригоден для записи плана всего полета, пока не был абстрагирован в более высокий язык псевдологограмм, включающий числа, направления и градусы.

Вторым принципом являлось насыщение машин разумом. Будь то самоподстраивающаяся мельница под управлением «уравновешенного архонта» или человеческий интеллект, закодированный в узелковой карте и ведущем пробковом цилиндре, создание чудесных автоматов стало возможным благодаря переводу овеществленного разума, проверенного опыта и отработанной рутины в точные инструкции, которые машина могла выполнять уверенно и быстро.

Рати кивнула Саво и указала на пишущую цитру.

– Если я правильно поняла, ассоциированная с конкретной логограммой музыкальная фраза представляет собой всего лишь мнемонический элемент, – начала она свои пояснения. – Но музыку тоже можно интерпретировать как последовательность точных манипуляций со струнами цитры. А значит, партитуру можно использовать для управления пишущим ножом и дозатором воска, в точности как язык просверленных отверстий дает указания крыльям и плавникам орнитоптера. При наличии партитуры нам нет нужды играть музыку – нужно лишь как можно быстрее пропустить ее через пишущую машину.

Саво постарался представить себе такую картину: он переводит каждую логограмму в музыкальную фразу и превращает рукопись госпожи Сото в партитуру; механические пальцы касаются струн цитры, извлекая музыку; ремни и рычаги, соединенные со струнами цитры, приводят в действие писчий нож и восковой дозатор, которые выстраивают новую последовательность логограмм…

Саво начал осваивать «партитурный» формат. Опираясь на опыт Рати Йеры с орнитоптерами, он использовал просверленные отверстия, чтобы создать инструкцию на понятном для машины языке. Однако вместо маленьких пробковых цилиндров ему пришлось использовать в качестве посредника для передачи гораздо более сложных логограмм укрепленную лаком шелковую ткань. Для начала молодой человек перевел карту индивидуальных действий для писчего ножа и воскового дозатора в определенный шаблон отверстий. Поскольку каждая отдельная логограмма состояла из этих шаблонов, то получалась такая вот «песня» из слов. Он составил длинные таблицы переложения большинства самых употребляемых логограмм на ноты. Более редкие логограммы предстояло добавлять по мере необходимости.

Затем Саво переделал пишущую машину так, чтобы она могла читать партитуру и воспроизводить логограммы. Переводить комбинации отверстий в нажатия рычагов, обороты шестерней, сдвиги полозьев и повороты механических рук было относительно простой в техническом отношении задачей. Используя похожий на гребень валик с шипами, которые входили в отверстия по мере того, как намотанное на катушку полотно протягивали под валиком, Саво создал простой считыватель, способный управлять пишущей воском цитрой вместо щиплющих струны пальцев писца. А вот когда дело дошло до воспроизведения особенностей начертания каждой логограммы рукой Сото, молодой механик столкнулся с немалыми затруднениями.

Саво не был искусным каллиграфом, у него имелось лишь отдаленное представление о том, как штрихи писца постепенно превращаются в красивую законченную логограмму. Когда он изобретал пишущую цитру для собратьев-исцелителей в храме Спокойных и журчащих вод, его задача упрощалась относительно строгими стандартами официального шрифта и весьма вольной формой ливневого шрифта – довольно просто писать аккуратными линиями или размашистыми мазками. Его имитация почерка Фары, с другой стороны, оказалась далеко не такой убедительной, хотя и вполне устраивала влюбленного юношу, всячески превозносящего свой идеал. Однако сейчас дело обстояло куда сложнее: поскольку важнейшим условием установления подлинности рукописи являлось точное соответствие почерку госпожи Сото, от машины