Громов: Хозяин теней 4 - Екатерина Насута

Рабочие потянулись к проходной. Выпускают, стало быть… но не всех. Вот одного завернули. Второго. Ага, а тех пятерых пропустили.

— Сав?

— Погодь, — я приподнялся. — Смотри, Вилютина оставили, и… этого знаешь?

— Усатого? По имени так нет, из новых, неделю тому приняли. Он на дальнем стоял. Помнишь?

Не особо, но очевидно, что уходить позволяли тем, кто не имел отношения к нашему цеху.

— Сидите? — рядом бухнулся Филимон. — Оно и правильно. Чего лезти. Наших всё одно не пустят. Вона, этот, приказчик новый, кричит, прям разоряется, что, мол, фабрика простаивает. Ему сразу велели заглушить всё! Вообще всё! И закрывают. До разбирательства. А как долго тое разбирательство будет, так никто не знает. Так что всё… а чего там?

— Там?

— Ну вы же ж с ним, да? Видели, да? И чего?

— Анчеева видели. Припёрся, — бурчит Метелька. — Митрич ему так, мол, чего припёрся?

— А он чего?

— А он… ну он типа кабздец тебе! Не так, но вроде как так. По смыслу, значит. И бутылку поднимает.

— Бутылку?

— Ага.

— Какую?

— Ну обыкновенную. Не знаю. Может, водка в ней была. Может, ещё чего. Ну бутылка — как бутылка! Главное, что он её поднял и хрясь об землю!

— И чего?

— И того. Разбилася, — Метелька поскрёб бочину. — Я подумал, что он совсем уже того… ну, с расстройству…

Не в расстройстве дело. Заплатили Анчееву.

Он знал, что живым не вернется. Костюм надел. Умылся. И пошёл умирать, заодно уж Митрича выцепил, как самого виноватого.

— А потом достал из кармана такую штукенцию, кругленькую и хлобысь себе по горлу.

— Да ты что…

— Любопытно, — этот тихий вкрадчивый голос заставил Метельку замолчать. — Стало быть, вы видели, что там произошло?

Что господин был из жандармских, так это очевидно. И что не из простых. Костюмчик на нём не казённый, вон, в полосочку, приталенный и пуговички серебряные. На ногах — штиблеты. На голове — шляпа. И тросточка в руках, образ дополняет, стало быть. Только пиджачок сбоку оттопыривается, намекая, что если вдруг, то господин к сюрпризам готов.

— Ну… так… да, господин, — Метелька поднялся, держась за бок. — Ох и жуть там была! Такая, что прям попёрла, я уж и подумал, что конец мне пришёл. Сразу все молитвы, какие ведал, вспомнил!

Филька тихо бочком, бочком да в стороночку, подальше и от нас, и от господина этого. А тот на Метельку глядит, кивает пресочувственно и видом всем показывает, что готов каждому слову внимать. Мне тоже вставать надо, потому что не положено человеку простому рассиживаться, когда с ним благородный беседовать изволит. А господин явно не из простых. Вон его дымка окутывает такая голубая, переливчатая. Стало быть, дарник.

— Сиди, сиди, — он замахал рукой. — Сейчас целитель подойдёт. Крепко досталось?

— Так. Чутка. Упал, когда машина рванула.

— Ага, громко, — подтвердил Метелька. — И ещё паром так пыхнула…

— А отчего рванула?

— Ну так, я ж это. Сказывал. Короче. Когда Анчеев себя по горлу полоснул, стало быть, сперва кровища брызнула. Прям во все стороны. И на Митрича тоже. А Митрич, он же ж нормальным был. Да, мастер. Требовал. Так все-то требуют. Он и штрафов зазря не писал, и так-то с пониманием. Анчеев же на него позлобился, хотя чего тут злобиться. Чахотка у него была.

— У Митрича?

— У Анчеева. С неё-то его с фабрики попёрли. Ну какой из него работник, когда он на ногах едва стоит, — Метелька и плечами пожал. А вот господин покосился на перстенёк, который окутывала мгла. Значит, отслеживает, правду ли говорим.

И судя по плотности, игрушка эта куда более серьёзная, чем у революционеров.

Значит… значит, стараемся не врать.

— Ну а потом он стоит, значится, и не падает. Я ещё подумал, что как оно так, когда стоит? Живой-то стоять не может. А он, значится, мало того, что не померши, так к Митричу руки протянул. И за горло его. И так раз, аж хрустнуло! А потом чегой-то такое было, чего я вовсе не понявши. А он в себя руки вшторкнул!

— Кто?

— Анчеев. Ну точно ж неживой уже был он! Кто ж живёт, когда горло переразанное? Это только куры без головы бегать могут. Мамка их потому бить и не любила. Батька головы рубал. Ну а потом я…

А терпеливый он, наш новый знакомый.

Слушает.

Кивает.

— А с руками-то, говорю, он вот их и вытянул, и вывернул, — Метелька даже попытался продемонстрировать, как именно. — У меня так не выходит. А он прям руки и в грудь, и потянул. Захрустело страшно-страшно. Я уж тогда понял, что бегчи надобно…

— И не побежал?

— Не. Ноги будто к полу приросли. Страх-то такой! Я в жизни такой жути не видал! А он вон… ну и всё. Из грудей полезло сперва будто туман тёмный, а из него как кишки, только не Анчеева, а такие, ну… или не кишки, а змеи? Савка?

— Щупальца, — подсказываю я. — Мы тогда испугались крепко. А оно как поползёт во все стороны.

— Во!

— И мы поняли, что если не спрятаться, то тварь сожрёт. А там машина рядом был… щупальца эти Митрича спутали. Он и так мёртвый был. Ну, вроде как. Так-то я не проверял. Но щупальца тело подняли.

— Только хрустнул!

— И пока она с ним возилась, мы с Метелькой к машине и рванули. Я ещё заслонки открыл, думал, если полезет, то я её паром шугану. Слыхал, что твари технику не любят…

Этот не перебивает, только на кольцо поглядывает.

— А она прям в машину полезла! Там же ж валы, — продолжает Метелька. — Вот эти щупальца, прям как волосья, накрутило. У нас бабам, если хотят пойти, то сразу говорят, чтоб косу обстригали. А Митрич рассказывал, что в позатым годе была одна, пришла такая, к станку стала, и косу не остригла. Вроде как убирает. Она-то убирала, убирала, и вроде всё-то ничего, пока одним днём не забылася. То ли косынку не так перевязала, то ли ещё чего, главное, что коса выскользни и в самое нутро. Ну и намотало.

— Косу?

— И косу. И бабу тоже. С концами, — Метелька потупился и