Песнь Итаки - Клэр Норт

так устроен мир. Я смеялась над смертями тысяч безымянных, пожимала плечами, узнав об очередном корабле, разбитом о скалы моим дядей Посейдоном, интересовалась лишь соревнованиями в силе, власти и мощи оружия.

Короче говоря, превратила себя в типичного мужчину с Олимпа.

Я думала, поступив так, я смогу, наконец, показать себя, засиять – и не как какая-то глупая женщина, но как воплощенные мудрость и война, ослепляя прочих богов.

Отчасти это сработало. Меня не высмеивали, как Афродиту; не затыкали поспешно рот, как Гере или Деметре, едва те начнут говорить. Конечно, этого было недостаточно, но это уже кое-что – вот только лишь кое-чего я и смогла добиться.

Тогда я не понимала, чем еще может обернуться моя попытка изобразить мужчину. Ведь мужчинам нельзя чувствовать: страх, стыд, вину, сомнение, боль, недоумение… потребность. Потребность быть замеченным. Потребность в прикосновении, в объятии. Потребность быть нужным и в радости, и в горе, когда сломлен этим вечно меняющимся миром.

И тут появился Одиссей.

Глава 17

Четверо женихов умирают этой ночью.

И все четверо известны как хорошие лучники.

Лишь одно из тел будет найдено утром; от прочих предусмотрительно избавляются – и Пенелопе становится известно об их смерти намного, намного позже.

Еще тринадцать женихов сбегают.

Они не смогли бы не то что выстрелить из лука, но и натянуть тетиву, даже если бы от этого зависела их жизнь, а сегодня все именно так. И потому, проявив редкое благоразумие, они сбегают. Их осудят как трусов и глупцов, они лишатся чести – но для важных, занятых людей, способных нанять поэта, они ни капли не важны и потому будут просто числиться безымянными умершими. Тем не менее они выживут. Как глупо, что мы чаще поем о героически павших, нежели о скромно выживших! Я некогда задумалась, как исправить это упущение в наших историях, но способа пока не нашла.

Двое всю ночь тренировались в стрельбе из лука и нечаянно проспали сбор во дворце.

Итого остается восемьдесят женихов, поскольку обнаруживается еще и отсутствие египтянина.

Из этих восьмидесяти девятнадцать убеждены, что им предстоит умереть, но честь не позволяет им сбежать, и потому, сдерживая тошноту, на подкашивающихся ногах идут они во дворец Одиссея. Семь из этих девятнадцати разозлили Амфинома и теперь, убежденные в его победе, ждут, что он велит предать их смерти. Оставшиеся женихи разозлили либо Эвримаха, либо Антиноя, и, хотя ни один из этих двоих не считается особо хорошим лучником, в распоряжении их отцов самые большие отряды друзей и слуг на островах. Вряд ли они смиренно примут поражение сыновей, а это опять же означает резню…

Одиннадцать принесли свои собственные луки, не разобравшись, в чем суть сегодняшнего состязания. Автоноя встречает их у ворот и вежливо просит оставить свое оружие снаружи. Пейсенор, старый солдат, тоже стоит на страже, вместе с дворцовой охраной. Они, не произнося ни слова, наблюдают, как у крепостной стены растет небольшая гора луков, разбавленная случайным мечом и несколькими кинжалами, которые женихи не потрудились спрятать.

Телемах ждет в зале, без оружия. С собой он привел шестерых спутников по странствиям – готовящихся стать мужчинами юнцов из того поколения, что лежало в люльках, когда их отцы покинули Итаку, чтобы уже никогда не вернуться. Они стоят, расставив ноги и выпятив подбородки. Во время своих странствий они наблюдали, изучали и старательно копировали повадки мужчин, но, как и большинству имитаций, их манерам не хватает тонкости и естественности. Еще шестеро слоняются без дела за дворцовыми воротами, пряча мечи под плащами. Они столь же незаметны, как прыщ на лбу, но сегодня, к счастью, все идущие во дворец слишком заняты собственными мыслями, чтобы обращать на них внимание.

Эвмей стоит у двери, ведущей в оружейную, в сопровождении пяти верных слуг и принесшего присягу стража. Его здесь быть не должно – никого из этих чужаков здесь быть не должно, – но служанки Пенелопы не задают им вопросов, проходя мимо них так, словно они невидимки или картины на стене. Кроме того, они же не вооружены; что же здесь страшного?

К слову об оружии: лук Одиссея, без тетивы, разложен на куске желтой ткани в центре зала. Перед ним стройным рядом, ведущим прямо к пустому трону, выстроились топоры. Их рукояти вбиты в столешницы – вытащить их легко и быстро не выйдет, – и получается прямая линия из бронзы, похожая на коридор из стражи, охраняющей царя. Эта экспозиция нарушила привычную расстановку столов в зале, заставляя собравшихся женихов неловко сбиваться в группы и жаться к стенам, пока служанки снуют мимо, разливая самое сладкое вино в лучшие кубки.

Бродяга забился в самый темный уголок зала, сгорбившись и пряча лицо. Эвриклея изо всех сил пыталась вымыть его, но он продолжал втирать в кожу грязь и пепел. Никто не задался вопросом, почему после стольких дней, проведенных во дворце, этот человек все еще похож на чучело. Пенелопа никогда бы не позволила ни одному гостю, кто бы он ни был, остаться столь неухоженным, но оборванец настолько жалок, что люди предпочитают вовсе не смотреть в его сторону, а если и смотрят, их взгляды скользят мимо, как ветер, овевающий скалы.

Пока женихи разбредаются по залу, заслоняя свет утреннего солнца, льющийся в открытые окна, их союзы приобретают все более заметные очертания. Пришел конец всем заговорам, и повсюду слышны шепотки: мол, смотрите, смотрите – этот так долго был прихвостнем Эвримаха, а теперь стоит рядом с Антиноем, а тот парень, который, по всеобщему убеждению, был приятелем Антиноя, теперь объединился с Амфиномом, гордо встав плечом к плечу с вероятным будущим царем. Несколько человек бормочут ругательства; один сплевывает на пол. Служанки снуют по залу, разливая вино.

Амфином отпивает из поданного кубка ровно столько, сколько требует от гостя вежливость – не больше. Эвримах принимает кубок даже не задумываясь. Антиной осушает свой до дна, дергая кадыком при каждом огромном глотке, и обводит дерзким взглядом зал. Тут же протягивает кубок за новой порцией, облизывает испачканные губы и усмехается голодной волчьей усмешкой.

Многие женихи принесли подарки в последней безнадежной попытке склонить весы в свою пользу. Их вежливо встречает Мелитта, аккуратно размещая их подношения на столе, расположенном у ближайшей к кухням стены, – наверное, для того, чтобы Пенелопа, когда появится, могла походя заметить: «Милостивые боги, какая прелестная вещица» или, возможно, «О Нисас, я и не знала, что ты так хорошо разбираешься в жемчуге» и тому подобное.

Присутствуют также два советника Одиссея – Эгиптий и Пейсенор. Они шепчутся друг с другом, спрашивают: «Ты не видел Медона? Он должен быть здесь». Меланта стоит неподалеку от них. Ей велели не уходить, пока они не будут в безопасности, а вся эта заварушка не закончится.

Поэтов не пригласили. Всем понятно почему. После их уведомят об исходе событий и о том, как достойно и мужественно вел себя победитель. Последнее, что всем нужно, – это умный человек с даром слова, который расскажет всю правду о грядущих событиях…

Служанки с кувшинами вина идут уже на второй круг, когда спускается Пенелопа. Она смыла траурные разводы и надела лучший наряд. Вуаль мягкими складками спадает на ее лицо. Эос придерживает царицу под руку, словно та слишком хрупка и не способна идти без поддержки, и ведет ее к подножию мужнего трона с видом человека, приближающегося к святыне. Отпускает. Отступает. Женихи, поворачиваясь, впиваются в нее взглядами. И бродяга смотрит пристальнее всех. Все замирают. Пенелопа мгновение наслаждается этим. Так редко – крайне редко – мужчины в этом зале ловят каждое ее слово, слушают пусть с притворным, но вниманием.

– Славные мужи, – провозглашает она ровным, словно обкатанная волной галька, голосом. – Почтенные гости. – Эти слова льдом сковывают ее рот; они обжигают, от них немеют губы, она уже не уверена, что они значат, и ей кажется, будто они осквернены, пусть даже она не совершила никакого святотатства. – Спасибо всем вам за ваше присутствие и за те прекрасные дары, что вы принесли в дом моего