Немезида ночного ангела - Брент Уикс

идеализм, моя слабость. Ка'кари закрывает мое лицо маской Судьи. Парень поворачивается к девочке, робко берет за обе руки и пытается найти в себе мужество, чтобы впервые ее поцеловать.

Я кидаю на улицу камушек, и тот падает позади девочки. Они оба вздрагивают, отпускают друг друга, и она начинает оглядываться. Правильно делает. В этом районе небезопасно. Чудовища обожают Матушку Ночь, а я – ее любимый сын.

Бросать лассо вертикально непросто, нужно чтобы петля оставалась раскрытой и на подлете к цели была в нужной плоскости, но я сомневаюсь, что даже Дарзо Блинт бросил бы его лучше. Пока черная шелковая веревка скользит по моей левой руке и летит вниз, я кидаю второй камушек, на этот раз подальше. Затем прекращаю выпускать веревку и делаю шаг влево, чтобы она качнулась, после чего резко пускаю по ней волну и натягиваю.

Петля шлепается парню под подбородок, а рывок крепко затягивает узел ему на затылке. Стук камня, брошенного мной в переулок, скрывает все издаваемые мальчиком звуки, и я поднимаю его тощую тушку с земли. Еще раз качнув веревку, я завожу его за угол здания и начинаю тянуть вверх, быстро, но осторожно, чтобы не сломать парню шею. Здесь нужно действовать аккуратно. В ремесле мокрушника одна ошибка может стоить жизни ребенку. Если вам это не по душе, то такая работа не для вас.

Если честно, то эта работа и правда дрянь. Для всех.

Плавными движениями я поднимаю его еще на несколько метров, затем наматываю веревку на выпирающую из крыши балку и снова подхожу к углу, чтобы взглянуть на девочку.

Она как раз поворачивается обратно. Я вижу, как она вздрагивает, увидев на месте своего друга пустоту.

– Зеддик? – говорит она. – Зед?! Ты где?

Я возвращаюсь к нему, продолжаю поднимать. Девочка вот-вот заглянет в этот переулок.

Парень уже сопротивляется, держится руками за веревку, впивающуюся ему в шею. Могло быть иначе. Шея могла сломаться в первую же секунду. Или шелковая веревка передавила бы ток крови, отчего он бы потерял сознание, а затем медленно задохнулся. Но мальчик избрал самый неудачный путь – решил задохнуться, воткнув пальцы так, чтобы не лишиться чувств и не обмякнуть. Я поднимаю его повыше, туда, где он сможет коснуться ногами каменного парапета.

Поначалу, ослепленный паникой, он начинает вытворять глупости. Шумные глупости. Не замечает парапет, и мне приходится пару раз опустить его туда. Заметив опору, парень хочет дотянуться до нее рукой… но быстро понимает, что делать этого не стоит. Затем, наконец, ставит на нее ноги.

Прежде, чем он успевает сделать что-либо еще, я приподнимаю его чуть выше, так, что он встает на носочки, а его тело заваливается в пустоту.

– Зеддик? Это не смешно! – слышу я голос девочки. Он звучит громче, поскольку она осмелилась выглянуть в этот переулок.

Малыш Зеддик не может ей ответить. Сомневаюсь, что он вообще ее слышит. Впрочем, его подружка не поднимает голову. Ее бы мало кто поднял.

Я кидаю еще один камень туда же, куда кинул первые два, и она, услышав стук, убегает прочь.

Умная девочка. Уж точно умнее этого парня. И умнее меня. Она знает пределы своих возможностей.

Я нахожу, куда привязать веревку, и теперь двигаюсь медленно, почти сонно, как паук, чья жертва уже связана и подвешена на паутине. Сипение мальчишки меня раздражает. Мертвецы ведут себя тише.

Обычно.

Наконец я подхожу к краю крыши и обращаю на паренька взор, пылающий голубым огнем. Увидев мой черный силуэт с пульсирующими акцентами, он таращит глаза, и его колени подкашиваются.

Повиснув на веревке, он отворачивается от здания, хрипит, давится. Дрыгает ногами, но ему не достать края.

Я хватаю натянутую веревку и снова притягиваю его ближе.

Жду немного, чтобы он мог оправиться и выслушать меня, после чего говорю:

– Когда мы беседовали в прошлый раз, я дал тебе выбор. Ты помнишь?

Несмотря на то что ему трудно дышать, он кивает – серьезно, как приговоренный.

– Один-единственный шанс на помилование, или же беспощадный, кровавый суд – так я сказал. Я угрожал тебе. Но ты решил и дальше служить лорду Рефа'иму. Из-за твоего решения погибли люди. Множество людей. Некоторые из них были ни в чем не повинны.

Я замолкаю.

Мне стоит уйти. Просто оставить его здесь. Пусть живет, как и все мы, пусть мучается, пусть просуществует еще столько минут, сколько сможет держаться прямо, вопреки отчаянию и смерти. А затем, когда его силы иссякнут, он умрет, как и все. Кроме меня.

Я говорю:

– Мой наставник учил меня, что угроза – это обещание. И в уличной жизни это единственное обещание, которое нарушать нельзя. Пустая угроза делает тебя слабаком, показывает другим, что на тебя можно напасть. Но вместо заслуженной смерти, парень, я сделаю тебе подарок. Впрочем, ты не радуйся. Он не очень-то приятен.

Однажды я вернусь. Может быть, через год. Может быть, через десять лет. Или даже больше. До сих пор ты жил и думал, что твои решения ничего не значат. А теперь узнал, что это не так. Мой дар таков: отныне ты будешь знать, что живешь в тени наказания. Я вернусь и вынесу тебе приговор. Поэтому проживай каждый день так, словно чувствуешь, как правосудие жарко дышит тебе в затылок.

Впрочем, однажды я ведь уже солгал тебе, да? Сделал одну пустую угрозу. Может быть, эта тоже пуста. Что ж, выбор твой: поверить мне или рискнуть. Решай сам.

Я бью парня в лицо, и он начинает вращаться. Его руки выскальзывают из петли, и он теряет сознание еще до того, как я успеваю опустить его на землю.

Он приходит в себя, лежа лицом вниз на грязной мостовой, и его пустой взгляд утыкается в мой второй подарок. В его мячик, совершенный и бесценный. В безделушку, ради которой он столько отдал.

Когда его глаза наконец фокусируются на мяче, парень отпрыгивает от него, как от живой змеи. Таращится на него. Шатаясь, поднимается на ноги и убегает. Мяч остается лежать на месте.

Даже не знаю. Он неблагодарный? Или идиот? Или жизнь все-таки чему-то его научила?

– Вернемся к нашему проекту, – говорю я ка'кари.

Он не отвечает. Не спрашивает, почему я говорю вслух, а не посылаю ему свои мысли. Не спрашивает, почему я всю дорогу держу его в седельных сумках и вытаскиваю наружу, только когда мы заходим в палатку. Эти пробелы и странности в наших разговорах напоминают мне, что у него нет личности. Он – магия с редкими