Старые недобрые времена 2 - Василий Сергеевич Панфилов

чувствуя не то чтобы волнение, но какое-то любопытство на грани тревожности. Подходят к завершению переговоры между Россией и коалицией Союзных государств, и не то чтобы его это как-то касается, но…

Вздохнув, он развернул наконец газету, и, пробежав глазами по заголовкам, быстро наткнулся на нужное.

— Сплетни о Нессельроде? — вскинул попаданец бровь, слепо шаря рукой по столику в поисках портсигара, — Опять какая-нибудь ерунда!

Несмотря на весь свой скепсис, читал он внимательно, впитывая крохи информации, из которой хоть как-то пытался составить впечатление о русской и европейской политике. «Фигаро», несмотря на отчётливую желтизну страниц, не боится поднимать очень острые темы, и, пожалуй, настоящей политики в ней побольше, чем во многих солидных газетах — которые он, к слову, тоже читает.

— Ерунда, — подытожил он, закончив читать о былых любовниках Нессельроде, — и кому это интересно?

— Хотя… — он задумался, — если в контексте старых привязанностей? Нет, всё равно ерунда!

Информацию о передаче Аландских островов обратно Швеции, он воспринял равнодушно, равно как и то, что Российская Империя настояла на демилитаризованном их статусе. Ну, ожидаемо[i]…

Менее чем через полчаса, дочитав газету, выругался почти беззвучно, взбудораженный новостями. Вот с одной стороны, какое ему дело до того, что Карс остался за Россией[ii]? Ну, пусть даже, по факту, права Российской Империи на Карс и прилагающие земли урезали так, что и прав, по сути, никаких и не осталось! Но Карс — за Россией!

Радоваться победе России? Да как-то не выходит… не потому, что он желает стране поражения, а просто не видит, или вернее — не помнит Карс, равно как и весь Кавказ, в составе Империи.

Беспрерывные войны! Набеги с одной стороны, карательные экспедиции[iii] — с другой. А результат? Ноль! Зеро! И понимание… ну или знание, послезнание, что эти земли невозможно удержать в рамках Империи. Никак!

Одни только мучения… Что для солдат, кровью которых, к гадалке не ходи, будет цементироваться граница, что для русских крестьян, которых непременно погонят, как каторжных, в чужое для них место — жить и умирать там, где они не выбирали!

А местные? Тоже ведь… кого с земли согнали, а кого и в землю! Ну а теперь, согласно мирному договору, их, не до конца согнанных, не дорезанных, предлагается каким-то образом встраивать в реалии нового мироустройства, перемешивая с солдатами, которые их сгоняли и убивали, и с русскими крестьянами, которые заняли их землю…

— Пся крев! — ругнулся попаданец мыслям, — А что я могу сделать⁈ Что⁈

В сердцах вскочил было, заходив по комнате, но поняв, что распаляется ещё больше, попытался угомониться.

— Сколько там? Не пора ли? — отщёлкнув крышку на часах, он глянул на них и скривился, — Ещё почти два часа…

Встаёт он рано — и давняя привычка, и проживание в доме пекарей вносит свою лепту. Специально они его не будят, но и не специально хватает, да…

И так-то бы ничего, но жизнь в Париже начинается поздно, и встреча с друзьями, на которую они пригласили его вместе с Анет, ещё не скоро. Сейчас Матеуш, Якуб и Бартош, вероятнее всего, ещё спят, а ему…

Не слишком охотно, парень всё-таки достал дневник, который взялся вести с недавних пор. Не то чтобы он чувствует острую необходимость, но, за неимением доверенного собеседника, которому можно выговориться, сойдёт.

Заметки, горькие и болезненные, о крепостном детстве, когда знаешь, что вот он, твой хозяин… и он же твой отец! Вперемешку — размышления о нравственности крепостничества вообще, и о том, что если господа не видят греха держать в рабах своих детей, то нравственно ли такое общество вообще, и тем более — Церковь, которая не только не восстаёт против таких вещей, но и полностью поддерживает существующий порядок?

Зарисовки… а рисовать он, и притом хорошо, умел и в прошлой жизни, и учён в этой. Выходит, кажется, неплохо…

Ну и разумеется — стихи, какие помнит, целиком или обрывками, парочка песен с нотами — в надежде не то продать, а не то и… он и сам не знает.

Всё это сумбурно, без желания кому-то бы ни было показать, а так… как часть терапии! Ведь кажется, в психологии есть что-то такое… верно?

— Жорж! — послышался снизу голос Пьера, работника, а по совместительству и не очень дальнего родственника Папаши Лемара, — Твои друзья пришли!

Нервно дёрнув головой в сторону двери, Ванька чертыхнулся, захлопывая дневник, и вновь чертыхаясь.

— Ну да, — недовольно констатировал он, вновь раскрывая страницы, — смазались чернила, разумеется! Хорошо хоть, перо не гусиное, а металлическое…

Вздохнув по утерянным благам цивилизации — таким, как шариковая ручка и центральная канализация, спрятал дневник в саквояж, не то чтобы не доверяя Лемарам, но…

— Жорж!

— Да иду! Спускаюсь уже! — раздражённо крикнул он в ответ.

— Чёртов Пьеро, — пробурчал он, выходя из комнаты, — не нравлюсь я ему!

С Пьером, претендентом на руку, сердце и прочие части тела Анет, не сложилось, впрочем, выражается это в мелочах подобного рода, не более, по крайней мере, пока. Да и претендент он разве что в собственных мечтах!

— Наконец! — недовольно приветствовал его Пьер, — Мог бы и побыстрее спуститься! Я, знаешь ли, не твой работник!

Покосившись на него и вздёрнув бровь, отвечать постоялец не стал. Отношения отношениями… но платит Ежи папаше Лемару полновесными франками, из которых, в том числе, складывается заработок работника.

Впрочем, пусть его. Ежи пытался поговорить с Пьером на второй или третий день пребывания в доме, но, быстро убедившись, что человек он неумный, ленивый и пустой, но притом с амбициями не по росту, быстро прекратил.

— Жорж! — коротышка гасконец налетел на него, тряся руку и заглядывая в глаза, — Хоть ты скажи своему поляку…

— Опять они, — усмешливо сказал Матеуш, оттесняя товарища и похлопывая Ежи по плечу, — два барана на мосту!

— А что на этот раз? — для порядка поинтересовался попаданец, зная примерный список тем.

— Польши ещё не было, и поляков не было, а мы, баски, были всегда! — прорезал воздух яростный вопль Жерома.

В ответ Бартош жёстко, с металлическим лязгом в голосе, парировал сарматизмом, выводя происхождение шляхты от сарматов, заодно приписывая прародителям как древность происхождения, так и совершенно немыслимые достоинства.

— Дамы, — грациозно поклонился Ежи девушкам, пришедшим с парнями, старательно запоминая их имена и уже зная, что, вернее