Крестьянский король - Никифор Гойда

впереди себя на два шага и видят, как будет. Вот он видит, сказал он, что в этом погребе будет стоять хлебный дух всю зиму. И он видит, что в новом хранилище мышь не заведётся, потому что мы не оставили ей лазейки. И он видит, что эта капуста, которую мы сейчас оберегаем, войдёт в кадку вовремя. А ещё, добавил он, он видит, что в нашей деревне кончилась пустая суета и началась настоящая жизнь. Все тихо засмеялись, по-доброму. Матвей сказал, что старик сегодня говорит красиво. Савелий махнул рукой. Слова сами пришли, сказал он.

Я сидел рядом и молчал. Весь день во мне звучало одно простое чувство. Не радость и не гордость. Уверенность. Без громких слов. Мы не богаты. Мы не живём легко. Но мы уже не те, кто ждёт, что лес или поле решит за нас. Мы сами положили ладонь на землю и договорились. И земля услышала.

Ночью я вышел на крыльцо Никитиного дома и сел на ступень. Ночь была тихая, как добрый сосед. Где-то далеко хмыкала корова, где-то в хранилище шуршали грибы, где-то в погребе прохлада лежала ровно, как положено. Я подумал про то, как люди спрашивали меня сегодня в погребе. Откуда ты. Я сказал им правду. Они не удивились. Им достаточно было знать, что я работаю рядом, что моё слово не бежит вперед моей руки. И этого хватило. Значит, мы действительно на одной земле.

Наутро всё было обычно. Дарья поила первую струйку под корень капусты, Лёнька стягивал верёвкой ещё один ряд для гороха, Роман проверял козлы у бобов, Матвей стоял у бочки и смотрел, как вода успокаивается. Никита вынес из дома два маленьких полотняных мешка, положил их мне на стол и сказал, что это для семян, на пробу, как ты просил. Я взял мешки и положил в карман. Потом поднял глаза и сказал вслух, чтобы услышали все.

У нас будет хлебный запах зимой. У нас будет соль для груздей. У нас будет место, где ночь не съедает еду. У нас будет семя на следующий год. Всё остальное дольше, тяжелее и не сразу. Но всё остальное тоже будет, если руки не забудут дорогу к делу.

Никто не ответил словами. Ответом было то, как люди взялись за свой сегодняшний маленький кусок работы. И я взялся за свой. Мы отправились на участки, и день начался, как начинается хорошая песня. Просто. С той ноты, которую легко удержать.

С середины этой недели по краю леса пошли первые рыжики. Их было мало, но их вид уже радовал. Грузди шли уверенно, лисички шли до самой тени, белые шли волнами, то густо, то пусто. Мы сушили белые, солили грузди, медовые грибы оставляли на потом, на осень. Я записал в блокноте напоминание: осенью резать опята рядами, сушить до ломкости и держать в полотняных мешках на верхней полке, где сухо. Дарья переглянулась с Марфой и сказали, что грибов пусть будет много. Зимой грибная похлёбка заменит мясо там, где мясо будет в обрез.

Однажды вечером, когда небо стало низкое, будто готовится к длинной жаре, ко мне подошёл Лёнька. Он молчал, мял в руках верёвочку, потом сказал, что у него прежняя память была про то, как он бегал за курицей и хотел поймать её за хвост. А теперь у него новая память. Про то, как он каждый день проверяет чашки со слизнем. Он сказал это совсем серьёзно, как мужчина. Я сказал ему, что новая память у людей лучше старой, если в ней есть дело. Он кивнул, как будто это древняя истина, и побежал дальше, слегка стыдясь, что задержал меня словами.

Мы шли к концу августа. Я это чувствовал по небу и по земле. По тому, как вечером в погреб при входе дышит прохлада, а днём в хранилище пахнет сухим деревом. По тому, как Роман иногда задумывается, глядя на плуг, будто хочет разрубить им ещё одну полосу, но держит себя, потому что знает, что сейчас лучше поправить бока, чем лезть в глубину. По тому, как Матвей порой задерживает взгляд на краю поля, где пояски держат воду, и я понимаю, что это его тихая радость. По тому, как Никита дольше обычного задерживает руки на упряжи, как будто гладит лошадь не для дела, а просто так. По тому, как Дарья чаще, чем раньше, выходит вечером под навес и долго смотрит на вход в погреб, ни о чём не думая, и в её взгляде нет тревоги.

Если бы меня спросили, чего было больше в те дни, я бы ответил. Тишины. Тишины работы, тишины уверенности, тишины, из которой рождается речь, когда нужно. Мы не сделали чудес. Мы сложили маленькие камешки в большую тропу и встали на неё всей деревней. И с этой тропы можно не сходить.

Когда в тот вечер я закрывал наружную дверь погреба, в щели между досками пахнуло сыроватой прохладой. Я на мгновение представил зиму. Тёмный день, тонкий снег, тихая печь, дети в валенках, горячий пар от похлёбки, тонкий сухой гриб на зубах, кружка солёной воды из кадки, тяжёлая крышка погреба, которую поднимает мужчина, мягкий песок под репой. И понял, что эта зима у нас будет не пустой.

Я поднял голову. Над деревней стояло горячее небо, в нём тонко звенела одна-единственная птица. И мне показалось, что это и есть тот самый звук, который называют счастливым. Не громкий и не редкий. Обычный. Но настоящий.

Глава 9

Сентябрь в этих местах приходит неслышно. Сначала ночи становятся плотнее, будто их кто‑то вываривает на малом огне. Потом трава во дворах темнеет, а утренняя роса лежит толще и держится дольше. Я проснулся ещё до первого коровьего мычания, сел на лавке у окна и подождал, пока дом Никиты сам подскажет, сколько сейчас времени. Доски под печью были чуть тёплые, значит Гаврила подкидывал щепу на рассвете. Снаружи в щели между ставнями виднелась тонкая полоска света, и в этой полоске было то самое начало осени, когда работа не прекращается, а только меняет голос.

Во дворе пахло простым хлебом и сырой соломой. Дарья с Марфой в это утро были у общей бочки раньше всех. Дарья сказала: пора пробовать первую капусту на соление. Пекинка набрала лист как надо, хрустит под пальцами и не рассыпается. Я кивнул. Мы не спешили с квашением до холода, но утром было ясно, что уже