Варяг III - Иван Ладыгин

— Эй, Рюрик, помни, если хочешь сына, добро свое сильно не намывай! А то дочурка появится! — неслось из толпы.

Меня втолкнули в жаркую баню. Пар стоял столбом, било по лицу, пахло дымом, березовым веником и хмелем. Свет от очага, где раскалялись камни, бросал на стены гигантские, пляшущие тени. Меня быстро раздели и усадили на верхний, самый жаркий полок. Торгрим, красный как рак, уже размахивал громадным дубово-березовым веником.

— Ну, брат-конунг, принимай последнюю холостяцкую порку! Зададим жару твоей былой жизни! — рявкнул он, и обрушил на мою спину и плечи град жгучих ударов.

Я невольно вскрикнул. Жар бил в самые кости, в каждую мышцу, смывая усталость и боль старых ран.

— Эй, полегче, кузнец! — захохотал Асгейр, окатывая меня из деревянного ушата ледяной колодезной водой. — Ты не крицу в горне плавишь! Человека паришь!

Дух из меня вырвался со свистом. Я задрожал, кожа загорелась огнем, а потом лед проник внутрь. Пока я отходил от шока, в мою руку сунули огромную, просмоленную кружку ледяного горького пива.

— Пей! Очищайся не только снаружи, но и изнутри! Вымывай из себя дух одиночки! — потребовал Торгрим, снова занося веник над моей спиной.

Я залпом осушил кружку. Хмельная горечь ударила в голову, смешавшись с жаром пара и ледяным шоком. Шутки и смех становились все громче. Здесь, в этом мужском кругу, среди этой грубоватой, но искренней заботы, я чувствовал себя своим как никогда. Я был их конунгом, но в эту минуту — просто Рюриком, другом, товарищем, которому они от всей души желали счастья.

— Говорят, после такой бани и ребенок рождается крепким, как дуб! Да и в любви это помогает. — подмигнул кто-то из молодых дружинников. — Меньше воняешь…

— Вот-вот! Главное, конунг, не забывай, для чего тебя старательно моют! — добавил другой, вызывая новый взрыв хохота. — Пусть Астрид родит тебе много сыновей!

Меня отпарили, отмыли, снова облили ледяной водой и насухо вытерли грубыми полотнищами из простой ткани. Затем вручили свежую рубаху и штаны из мягкой, но прочной льняной ткани.

Чистого, пропаренного, раскрасневшегося и слегка ошалевшего от перепада температур и хмельного пива, меня торжественно повели из бани прямиком в ярловский дом, где уже вовсю начинался пир.

Главная зала едва вмещала всех желающих. Длинные дубовые столы, сдвинутые в единый пиршественный круг, ломились от яств. Не было изысков и дорогих деликатесов с юга — все было просто, сытно, по-крестьянски обильно и оттого еще дороже: дымящиеся горы жареной баранины и свинины, запеченная в золе сладкая репа и морковь, груды душистого ржаного хлеба, громадные, пластами разложенные лососи на деревянных плахах, бочки с квашеной капустой, моченой брусникой и лесными яблоками. За стенами дома, в огромном дворе, накрыли еще десяток столов — пировал весь народ, и оттуда доносился такой же радостный, оглушительный гомон.

Скальды в углу залы перебирали струны лютней и дудели в костяные свирели, наполняя пространство ритмичной, зажигательной музыкой. Один из них, седой старик, стоял у центрального столба и сказывал веселую сагу о проделках Локи, как тот пытался украсть молот Тора.

Меня и Астрид усадили на два резных дубовых трона во главе большого стола. Они были новыми, сработанными Торгримом и его подмастерьями специально к этому дню — с вырезанными рунами защиты и плодородия. Между нами поставили огромный кубок медового вина, настоянного на травах.

— Молодожены пьют из одной чары! — объявил Асгейр, стуча кинжалом по своему кубку. — Чтобы мысли были общими, а судьба — единой! Чтобы горечь и сладость делились поровну!

Астрид сияла. Ее рука нашла мою под столом. Я чувствовал себя немного неловко в центре всеобщего внимания, под пристальными взглядами сотен глаз, но ее присутствие, ее тепло и эта железная хватка успокаивали и придавали сил. Она, заметив мою скованность, с игривой, немного хитрой улыбкой поднесла наш общий кубок к моим губам.

— Сделай первый глоток, мой конунг, — прошептала она. — За наше счастье. За нашу долгую жизнь.

Я послушно отпил. Пряный мед обжег горло и разлился по телу приятным, согревающим теплом. Затем она сама прильнула к кубку, и ее мягкие и полные губы коснулись металла именно в том месте, где только что были мои. Ее взгляд поверх края кубка был таким томным и обещающим, что у меня закружилась голова — и это точно было не от меда!

— Ну что, Рюрик, — прищурился сидящий напротив Торгрим. Он с удовольствием дербанил зубами баранью ногу, — небось, в твоих заморских краях жен так не украшают? — Он кивнул на мой подарок — меч Бьёрна, что теперь лежал у ног Астрид, прислоненный к ее трону.

— В моих краях, друг, — ответил я, чувствуя, как хмель и жар развязывают язык, — жениху достаточно было подарить кольцо из цветного металла. А невеста была счастлива, получив букет цветов. Здесь же я понял, что настоящая женщина достойна настоящей стали. Ибо сталь — это честь, это защита, это вечность.

— Правильно понял! — взревел Асгейр, хлопая меня по плечу так, что я чуть не грохнулся лицом в стол. — Женщина с мечом — это как корабль с двумя рулями! И круто, и ненадежно! Шучу! Шучу, светлейшая! — поспешно добавил он, получив от Астрид испепеляющий взгляд.

К нам подходили десятки людей — дружинники, ремесленники, землепашцы, рыбаки. Они желали нам долгих лет, крепких сыновей и прекрасных дочерей, богатого урожая и мудрого правления.

Я отвечал каждому, стараясь запомнить имена и взгляды, пожимая мозолистые руки и чувствуя исходящую от этих людей невероятную силу и поддержку.

Именно в разгар этого веселья, когда скальд начал новую песнь, я заметил на пороге две знакомые фигуры. Эйвинд и Берр. За их спинами теснилась большая толпа людей — те, кого они привели из Гранборга. Они стояли в дверном проеме, с землистыми от усталости лицами, в промокших дорожных плащах.

Я немедленно поймал взгляд одного из распорядителей, который уже направлялся к ним с нахмуренным лицом.

— Нет! — сказал я громко, перекрывая музыку. — Стой! Накройте столы для наших братьев из Гранборга! Немедленно! Устроить им места во дворе! Пусть никто не останется голодным! Пусть каждый получит свою долю меда и мяса!

Берр, услышав это, оценивающе окинул взглядом залу. Его цепкий, торговый ум, несомненно, подсчитывал, сколько уже съедено и выпито, и насколько опустели наши и без того скудные запасы. Но на его лице я не увидел недовольства или скупости — лишь короткое, кивающее одобрение. Он видел не расточительство,