Врач из будущего - Андрей Корнеев

Марья Петровна встретила его с холодной, отстраненной вежливостью. Чай налила в тонкие фарфоровые чашки, дореволюционные, с золотой каемочкой. Разговор сначала вертелся вокруг общих тем: институт, погода, впечатления от телевизора.

Но постепенно лед начал таять. Иван, чувствуя нервное напряжение Кати, старался быть максимально искренним. Он не лез в карман за громкими фразами, но когда речь зашла о медицине, его глаза сами загорелись. Он рассказывал не о своих прорывных открытиях, а о простых вещах: о том, как важно наладить быт в больнице, как чистота может спасти жизнь, как нужно слушать не только профессоров, но и санитарок, которые день и ночь проводят с больными.

Марья Петровна слушала его внимательно, и постепенно ее настороженность сменилась задумчивым интересом.

— Вы не похожи на других, Лев Борисович, — сказала она наконец, ставя свою чашку на блюдце. — Вы говорите… как практик. Как человек, который видит корень проблемы, а не ее идеологическое отражение. В наше время это редкое качество.

— Я просто стараюсь делать то, что могу, Марья Петровна, — ответил Иван. — Чтобы то, что случилось с отцом Кати… — он запнулся, видя, как дрогнуло лицо женщины, — чтобы такие ошибки не повторялись. Чтобы прогресс был не на бумаге, а в реальных палатах.

Он не стал развивать тему, но сказанного было достаточно. Марья Петровна кивнула, и в ее взгляде мелькнуло что-то похожее на надежду. Она увидела в нем не угрозу для дочери, а возможную защиту. Человека из системы, но с человеческим лицом.

Когда он уходил, Катя вышла проводить его на лестничную клетку. В темноте парадной она взяла его за руку.

— Спасибо, — прошептала она. — Она тебя приняла.

Потом она поднялась на цыпочки и поцеловала его. Это был не страстный поцелуй, а скорее печать доверия, молчаливая клятва. В нем была нежность, но также и общая тревога, общее понимание хрупкости их мира.

Иван возвращался в общежитие с странным чувством. Он чувствовал, как обрастает корнями. У него есть семья — пусть и чужая, но принявшая его. Есть товарищи. Есть дело. Есть девушка. Он все больше и больше становился Львом Борисовым. И это его не пугало. Это давало ему силу.

Он смотрел на темные воды Невы, на огни стройки на другом берегу, и думал о телевизоре, о своем новом поручении, о разговоре с матерью Кати. Он начинал видеть систему не как монстра, а как сложный механизм, в котором есть свои рычаги и кнопки. И он потихоньку учился их находить.

Но он не знал, что в это самое время в кабинете на Литейном проспекте одно из дел с фамилией «Борисов Л. Б.» уже лежало на столе у человека по фамилии Морозов. И скоро ему предстоит узнать, какую цену приходится платить за то, чтобы система обратила на тебя свое внимание.

Эйфория от возвращения, телевизора и удачного визита к Кате длилась ровно три дня. На четвертый день, ближе к вечеру, к Ивану в общежитие подошел взволнованный Леша.

— Лев! Тебя к телефону! Отец звонит! — в его голосе слышалась неподдельная тревога. Срочный звонок от родителя — особенно от такого, как Борис Борисович — всегда был событием, сулящим либо большую удачу, либо большие неприятности.

Иван, сердце которого на мгновение ушло в пятки, поблагодарил и спустился к телефону в вестибюле. Аппарат был старый, с отдельной трубкой и тяжелым корпусом. Он взял трубку.

— Алло?

— Сын, — голос отца был ровным, сухим, без эмоций, но Иван научился улавливать в его интонациях малейшие оттенки. Сейчас это была собранность, готовность к бою. — Тебе завтра, сразу после обеда, необходимо быть на Литейном, 60. Кабинет сорок семь. * Адрес указан для связки слов, не несет историческую достоверность, бросать не сильно кидать тапки:)*

— Что случилось, отец? — спросил Иван, стараясь, чтобы его собственный голос не дрогнул.

— То самое дело с завхозом Степанычем. Оно не кануло в лету. Легло на стол к Морозову в Наркомздраве. — Борис Борисович сделал короткую паузу, давая сыну осознать. — Будь готов к вызову. Веди себя соответственно. Не умничай сверх меры, но и не отнекивайся. Понял?

— Понял, — Иван сглотнул. — Спасибо за предупреждение.

— Удачи, — коротко бросил отец и положил трубку.

Вернувшись в комнату, Иван сел на свою кровать. Сашка что-то весело рассказывал Леше, но, увидев его лицо, сразу приумолк.

— Что случилось, Лев?

— Ничего страшного, — отмахнулся Иван. — По делам завтра вызвали. В Наркомздрав.

Леша проникся и покраснел от волнения. Сашка присвистнул.

— В Наркомздрав? Это ж тебя на ковер? За рацпредложения?

Иван лишь кивнул. Он не мог объяснить им, что чувствует себя не новатором, которого вот-вот похвалят, а диверсантом, вышедшим на минное поле. Завхоз Степаныч, эта мелкая сошка, оказался тем самым камешком, что вызывает лавину.

Глава 12

Плоды

Сразу после разговора с ребятами, Иван извинился, сказал, что ему нужно подготовиться, и ушел из общежития. Ему нужна была тишина и одиночество. Он нашел пустую аудиторию в дальнем крыле института, сел за парту и достал блокнот.

Паника, которая в первые минуты сжимала горло, постепенно отступала, сменяясь холодной, расчетливой яростью и сосредоточенностью. Он не позволит им раздавить себя. Он превратит эту угрозу в возможность.

«Хорошо, — думал он, выводя на бумаге заголовок: „Тезисы для беседы с Морозовым“. — Они вызывают меня не как героя, а как подозреваемого. Повод — нарушения, кустарщина, жалобы Орловой и Степаныча. Значит, защищаться оправданиями — бесполезно. Нужно атаковать. Но атаковать фактами».

Он начал составлять список. Не оправдательный, а отчетный. Он вспоминал каждого пациента, которому помогли его методы.

Рабочий Николай, газовая гангрена. После применения раствора хлорамина Б — спад отека, устранение запаха, сохранение конечности. Выписан через 3 недели. Больная Сидорова, послеродовой сепсис. Снижение температуры после организации режима стерилизации и смены антисептиков. Выздоровление. Снижение общего уровня послеоперационных нагноений в отделении гнойной хирургии на 18% (можно сослаться на отчет главврача). Экономия перевязочных материалов и медикаментов за счет снижения количества повторных перевязок.

Он не упоминал Таню и пенициллин. Это было его тайным оружием, его козырем, который он не собирался разыгрывать сейчас. Он делал ставку на простые, осязаемые, экономически выгодные вещи.

«Они думают, что я идеалист или вредитель, — размышлял он, сверяясь с мысленным списком исторических примеров. — Но я могу быть прагматиком, как они