Врач из будущего - Андрей Корнеев

в неделю в маленькой аудитории, заваленной книгами, препаратами и схемами. Жданов, не признававший кафедр и лекторских поз, расхаживал между столами, забрасывая студентов вопросами.

— Коллеги, — говорил он, и это обращение «коллеги» к студентам-второкурсникам заставляло их выпрямляться, — мы продолжаем разбирать дренажную функцию лимфатической системы. Скажите, почему при удалении опухоли так важно иссекать и регионарные лимфоузлы?

Аудитория молчала. Иван, сидевший с Катей на задней парте, смотрел в окно. Он знал ответ. Он знал, что лимфоузлы — это не просто «фильтры», а ключевые органы иммунной системы, где созревают лимфоциты и запускается иммунный ответ. Знание давило на него, требуя выхода.

— Борисов? — вдруг обратился к нему Жданов. — Вы, кажется, отвлеклись. Поделитесь соображениями.

Иван встретился с ним взглядом. В глазах профессора он увидел не проверку, а истинный интерес.

— Я думаю, товарищ профессор, что лимфатические узлы — это не просто сита для механической фильтрации, — начал он осторожно. — Это… активные барьеры. Органы, где происходит распознавание чужеродных агентов. Бактерий, вирусов… клеток опухоли. Если там остаются клетки опухоли, они могут дать начало новой.

В аудитории воцарилась тишина. Жданов не отводил от него взгляда.

— Продолжайте, — тихо сказал он.

— Я предполагаю, — Иван чувствовал, как пошло по краю, но остановиться уже не мог, — что в узлах созревают специальные клетки — лимфоциты, которые и являются главным оружием организма против всего чужого. Удаляя узлы, мы не просто убираем «метастазы», мы ослабляем иммунную защиту организма на этом участке.

Он замолчал, ожидая взрыва, обвинений в фантазерстве. Но Жданов медленно подошел к его парте.

— Лимфоциты… как оружие, — протянул он, глядя куда-то внутрь себя. — Барьерная, иммунная функция… Это очень смелая гипотеза, Борисов. Очень. У вас есть какое-то обоснование? Опыты?

— Логика, товарищ профессор, — тихо сказал Иван. — И наблюдения.

Жданов долго смотрел на него, а потом кивнул.

— Хорошо. Очень хорошо. Останьтесь после кружка.

Когда аудитория опустела, Жданов предложил ему папиросу. Иван, вспомнив привычку Горькова, отказался.

— Откуда, Лев Борисович? — спросил профессор без предисловий. — Эти идеи… они не из наших учебников. Я слежу за литературой, и немецкой, и английской. Там такого нет.

Иван почувствовал, как земля уходит из-под ног. Это был прямой вопрос.

— Я… много читаю, товарищ профессор. И думаю.

— Не надо, — Жданов махнул рукой. — Не надо отговорок. Я не собираюсь вас сдавать. Мне интересно. Ваши мысли… они опережают время лет на двадцать, если не больше. Вы наводите меня на идеи, которые я сам, может, сформулировал бы лишь через годы. Такой талант — редкость. И опасность.

Он помолчал, выпустив струйку дыма.

— Давайте договоримся. Вы думаете. Я — проверяю. Вы даете идеи, гипотезы. Я ставлю эксперименты, публикую результаты. Вы будете указаны как соавтор, где это возможно. В остальном… вашу роль мы сохраним в тайне. Для вашего же блага.

Иван смотрел на него, понимая, что это предложение — лучший исход, на который он мог надеяться. Жданов был не просто союзником. Он был проводником, человеком, который мог легализовать его знания, пропустив через призму современной ему науки.

— Я согласен, Дмитрий Аркадьевич.

— Прекрасно, — Жданов улыбнулся. — Тогда начнем с ваших лимфоцитов. У меня как раз есть доступ к лаборатории экспериментальной физиологии…

Так был заключен негласный союз. Иван получал мощного покровителя и канал для внедрения своих знаний, Жданов — неиссякаемый источник гениальных идей, опережающих эпоху.

В один из ноябрьских вечеров, когда первый мокрый снег уже залепил грязные ленинградские крыши, Катя впервые переступила порог квартиры Борисовых. Иван волновался, чего за собой не замечал давно. Ему было странно ощущать этот юношеский трепет: понравится ли девушка родителям?

Анна Борисова встретила Катю с теплой, но изучающей улыбкой врача, привыкшего ставить диагноз с первого взгляда. Борис Борисович — с обычной своей сдержанностью, за которой, однако, Иван угадывал напряженный интерес.

Ужин проходил в строгой, почти аскетичной обстановке номенклатурной квартиры: добротная мебель, книги в шкафу, портрет в рамке на стене. Анна расспрашивала Катю о семье, об учебе, о планах на будущее. Катя, одетая в свое лучшее, скромное темное платье, отвечала четко, с достоинством, без подобострастия и без вызова.

— Мама была пианисткой, — говорила Катя, спокойно встречая взгляд Анны. — Сейчас дает частные уроки. Отец… погиб на строительстве Беломорканала. Инженером.

Иван видел, как дрогнули губы отца. Борис Борисович отложил вилку.

— Сложное время было, — произнес он негромко. — Многие тогда пострадали. И невинно.

Это была неожиданная откровенность. Катя кивнула, в ее глазах мелькнула благодарность.

— Да. Но мы живем в новом времени. И я верю, что оно будет лучше.

— А что вы читаете, Екатерина? — вдруг спросил Борис, переключаясь на нейтральную, но показательную тему.

Катя, не смутившись, перечислила несколько недавно вышедших советских романов, упомянула Джека Лондона и, к удивлению Ивана, блестяще проанализировала последнюю статью в «Правде» о успехах индустриализации, увязав ее с проблемами городского здравоохранения.

Борис Борисович слушал, изредка кивая. Лицо его оставалось непроницаемым, но Иван, научившийся читать мельчайшие оттенки его настроения, понял: экзамен сдан.

После ужина, когда Катя ушла домой, а Иван помогал матери убирать со стола, Анна сказала тихо:

— Умная девушка. Сильная. И с характером. Тебе, Лёва, с твоим… нравом, такая и нужна.

Борис Борисович, куря у окна, добавил своим ровным, глуховатым голосом:

— Мысль излагает стройно. Видно, что голова на плечах. И с прошлым своим она не ноет, а смотрит вперед. Это правильно.

Иван стоял, сжимая в руках влажную тарелку, и чувствовал, как камень падает с души. Это было больше, чем просто одобрение. Это было признание. Признание его выбора, его жизни здесь. Ивана Горькова окончательно хоронили в стенах этой квартиры, и Лев Борисов чувствовал себя как дома.

Январь 1933-го выдался на редкость суровым. Свинцовое небо не пропускало солнечного света, мороз сковал улицы, и даже Нева, казалось, застыла в ледяном оцепенении. В таких условиях любая беда приходила быстрее и била больнее.

Беда пришла с Выборгской стороны. Сначала в больницу им. Мечникова поступило несколько рабочих с завода «Красный Выборжец» с одинаковыми симптомами: неукротимая рвота, резкие, схваткообразные боли в животе, кровавый понос. Дежурный врач списал на пищевое отравление, возможно, испорченную колбасу с фабрики. Но к вечеру число пострадавших перевалило за полсотни. Появились первые трупы.

Ивана, занимавшегося в своей лаборатории усовершенствованием состава хлорамина, срочно вызвал главврач. В кабинете уже был бледный, напуганный заведующий