Почему Я? Часть 2 - Владимир Германович Корешков

ждет. Тщедушное голое тельце старика прикрыто грубой серой холщовой тогой, которая с момента своего издания также вряд ли видела мыло. Хотя сам дед был ветхий и, казалось, как и его повозка, вот-вот рассыплется на составляющие атомы, но вожжи в узловатых скрюченных пальцах рук держал старик цепко.

– Ну что, Олег, берем? – еще раз переспросил Андрей.

– Да… транспортец еще тот, – пошкрябал я в задумчивости подбородок, но, с другой стороны, совершенно пустой. Сколько тут нам еще отсвечивать, чтобы следующую оказию дождаться, и будет ли она лучше, это еще вопрос. Вполне возможно, что по нынешним меркам это вообще чуть ли не «Кадиллак». – Давай, – дал я отмашку. – Действуй. Да, и еще, Андрюш, ты там как-то поаккуратней со стариком, чтобы он случаем не окочурился со страху. Не бери грех на душу.

– Все будет ок. Не ссы, Олежа, работаем аккуратно, – сказал в ответ Андрюха и рьяно так, в стиле Бэтмена, рванул на дорогу. Только ярко-красный плащ сзади развевается.

Выскочив как черт из табакерки в нескольких метрах перед повозкой, он остановился, приосанился, расставил широко ноги и поднял правую руку вверх.

– Стой, селянин, – зычно заорал он.

Все его действия со стороны очень уж напоминали просмотренные мною фильмы про немецко-фашистские патрули, проводившие досмотр во время Великой Отечественной войны на дорогах нашей родины, или на работу дэпээсников во время очередного рейда, когда те, тормозя ничего не нарушающую, едущую с соблюдением всех правил дорожного движения машину, требовательно просят сидящего за рулем: «Предъявите ваши денежки». Тьфу ты. Ну, конечно, вначале права и документы на машину, а все остальное потом.

Возница резко натянул поводья. Кони встали как вкопанные, бегемотские морды уставились на Андрюху с нескрываемым удивлением, а это что еще за хрен с бугра, и откуда он тут нарисовался? В отличие от своих лошадок, старик точно знал, что за хрен с бугра стоял перед ним, а откуда он взялся, старик даже гадать не хотел.

Из нашего укрытия хорошо было видно, как побелело его лицо. Встреча с пронтоном на дороге, да еще спозаранку, не сулила ничего хорошего. Здесь было два варианта: намбер ван – у тебя происходит несанкционированный отъем всех имеющихся в наличии денежных средств, намбер ту – ты тупо подвергаешься жесткой экзекуции. Но есть еще и вариант намбер сри – совсем печальный – это уже в самом скверном случае, если ты вдруг чем-то не угодил господину пронтону, тогда запросто можешь получить два в одном, то есть с тобой происходит и то, и другое одновременно. Другого не дано.

Старик прожил долгую жизнь, все возможные варианты знал наперечет и поэтому подвергнуться экзекуции, как и любой нормальный человек, особого желания не испытывал. Поэтому решил сразу же начать с первого варианта. Запустив трясущуюся руку в потертый кошелек, он достал оттуда скромную горстку медяков и протянул их Андрюхе.

Во всей его согбенной позе читалось: «Да, жалко, конечно, но что делать, лучше так».

– Вот, господин капитан, прошу вас, примите от чистого сердца, – прошамкал он беззубым ртом.

– Ты что, селянин, вконец ошалел? Взятку мне предлагаешь? – рявкнул Андрюха голосом неподкупного дэпээсника и гневно засверкал очами.

Ну, Андрюш, ну ты и ментяра, в натуре. Где только такого нахватался? Дукалис из «Улицы разбитых фонарей» отдыхает.

Дед со страху зажмурился, весь затрясся как осиновый лист, втянул голову в плечи и тут же заскулил:

– Пощадите, господин капитан. Это все, что у меня есть. Больше ни гроша.

Андрюха украдкой глянул в мою сторону и хитренько так подмигнул, смотри, мол, как я в роль вжился. Конкретно чувачка закошмарил, как настоящий пронтон. Я ему в ответ показал кулак. Андрюха на это неопределенно пожал плечами.

– Куда путь держишь? – спросил Андрей.

– В Таирию, господин капитан, на рынок. Вы же знаете, какой там базар дешевый, почитай, со всего Лукренона народ съезжается. Вот моя старуха, будь она неладна, и наказала: езжай и купи три глиняных горшка взамен разбитых, новый казан, пуд соли, кое-какой снеди, а еще вина пару кувшинчиков. Вино там знатное, – дед даже причмокнул губами, вспоминая вкус местного вина. – Завтра же праздник великий. А я с утра завозился по хозяйству, тут еще старуха моя со своими наказами, то то надо сделать перед выездом, то другое, и поэтому вот припозднился. Весь народ уже, почитай, там, на ярмарке, закупается. Господин капитан, может, отпустите за-ради великого праздника, – захныкал старик и опять протянул Андрюхе трясущуюся ладонь с лежащими на ней монетами. – Не побрезгуйте. А я за вас моли…

– Вот что, селянин, – не выслушав до конца, грубо оборвал его Андрюха, – спрячь свои копейки и не оскорбляй меня такой мелочью. Я бы с удовольствием наказал тебя за такую дерзость, но сегодня тебе крупно повезло, а именно, предоставляется великая честь услужить мне. Ты довезешь меня и нескольких знатных особ до Сейноры, – сказал он это таким голосом, словно отпускал грехи покаявшемуся грешнику.

– Конечно. Конечно, господин капитан, не извольте беспокоиться, довезу, и скажу вам по секрету: лучше меня это никто во всем Лукреноне не сделает. Я лучший возница, и лошадки у меня – гляньте – такие резвые, долетим мигом, вы и глазом моргнуть не успеете, как окажетесь уже в Сейноре, – разразился старик словесным поносом.

Он повеселел, еще до конца не веря в то, что так легко отделался. Лицо порозовело. Да, конечно, он ехал не совсем туда, и ему придется сделать приличный крюк, потратив лишних полдня, но это все равно во сто крат лучше, чем потерять все деньги, отложенные на покупку, и еще быть физически наказанным не пойми за что. Слава богам, что благоволят ему сегодня. Какое счастье, что на пути попался именно такой добрый пронтон. А на базар он успеет, там сегодня допоздна торговать будут.

– Стой здесь и жди, – резко бросил вознице Андрюха и направился к нам, чтобы помочь девочкам выбраться на дорогу. Все-таки особы знатные, как любил выражаться Андрюша: «Таких прекрасных дам без куртуазности оставлять неполитично».

– Ну ты, Андрюш, я смотрю, редкий гондон, – встретил я его добрым, но не совсем печатным словом. – Зачем так деда зачморил? А если бы он помер или в штаны со страху наложил, что бы тогда ты делал?

– Никакой я не гондон, – начал оправдываться Андрей. – Ты же знаешь, Олежа, здесь, на Юпинии, доброта и сострадание рассматриваются как признак слабости или акт малодушия, тем более если они исходят от блюстителей порядка. Если бы я начал с ним рассюсюкивать, он бы сто пудов, насторожился, а может, и заподозрил