ОПЯТА (роман-зеркало для массового чтения) - Алексей Константинович Смирнов

"На девять дней, - сказал себе Билланжи. - То есть, на девятый".

Он чтил традиции государства, в котором орудовал, но иногда путался в тонкостях словоупотребления.

Между тем, помимо глобальных уголовных, к его намерению имелись и мелкие бытовые основания, о которых Председатель Временного Правительства империи Давно, как стал именовать себя Билланжи, не имел внятного представления, хотя кое-чего и наслушался еще от живого Севастьяныча, успевшего провести самостоятельное расследование.

* * *

...Двойники, понаделанные с основного костяка, вконец распоясались. Они жрали все больше, устраивали адюльтеры неизвестно, с кем - то ли с подлинниками, то ли с себе подобными. Анюты уже не стеснялись жаловаться на импотенцию Артура Амбигууса-старшего прямо за чаепитием, и тому приходилось отнекиваться: вы, дескать, девчонки, нарвались на дубликат, а я был на работе, где проявил себя хоть куда. К таким заявлениям относились с естественными подозрениями.

Но вот Амбигууса-старшего уволили-таки с работы, потому что туда заявился его двойник, вусмерть напоенный подлинным Гастрычем, и подал пациентам плохой пример быта.

Многие двойники попадали в милицию за мелкое хулиганство, наподобие ресторанного; если они не успевали исчезнуть, то выручать их приходилось действующей модели Аверьяна Севастьяныча. При попытках дать более серьезным прегрешениям следственный ход выставлялись неопровержимые алиби, о которые разбивались кипы свидетельских показаний. Судить было некого.

Хамили и отказывались платить в общественном транспорте, предъявляя взамен тающих документов проездные аргументы и факты, разваливающиеся на глазах.

Двойники Гастрыча вламывались в квартиры и египетскими казнями грозили каждому, кто посмеет составить бумагу о трупной вони, заполонившей весь дом.

Агентство уже не нуждалось в посторонних жертвах; копии, еще не успевшие раствориться, превращались в прекрасные удобрения. "По закону сродства", - объяснял Гастрыч, сам себя не до конца понимая. Он слышал однажды, как это сказал Артур Амбигуус-младший; эти слова почему-то запомнились, запали в душу и периодически повторялись.

Денег, в связи с расширением производства, постоянно не хватало, а студент так и не удосужился придумать способ понадежнее их подделывать.

Оправдываясь, расстрига-студент бормотал: "Они же самое живое, деньги-то".

Многие двойники, помимо прочего, страдали легким недомыслием и выдумывали себе идиотские развлечения. Они занимались изуверством: имея доступ к декокту, пили его сами, но ухитрялись остановиться в развитии на онтогенетических стадиях рыб и рептилий, рождаясь ими, да выпускаясь в речку и лесополосу. Любому известно, что человеческий зародыш проходит через стадии предшествующих видов: червяка, крокодила, порося. Амбигуус-младший в конце концов отрегулировал процесс синтеза, умело дозировал напиток желаемым образом, а самоуправство запретил и вообще закрыл двойникам доступ к отвару.

Усиливался разврат. Возникли Полканы, то есть полукланы клонов, как называли их квартирные посвященные: снова недоработки биохимии, в результате которых образовывались только нижние или только верхние половины существа, в зависимости от фиксации прародителя на оральной или анальной стадии по Фрейду. Вполне живые и отчего-то заносчивые, эти создания устраивали между собой петушиные бои за мировое господство. Анюты бешено аплодировали гладиаторам, а после на Арену выходил главный противник, чаще всего - истинный Гастрыч, который и превращал их в сырье.

Иногда возникали ссоры; скопированные Анюты называли урожденного Артура Амбигууса Халтуром Неподвигусом, но чаще всего выяснялось, что Анюта Амбигуус как раз настоящая, тогда как ее партнеры - неудачные копии.

Ревели песню, скандировали ее:

 - Единица - вздор, единица - ноль!

Голос единицы - тоньше писка!

Пашни с оранжереями и теплицами множились, урожай созревал исправно: мелкий Артур приказал сеять не только специфические, сортирные поганки, но и те, что уже отмирали в лесу по причине наступающих холодов.

Все это требовало охраны, расходов, транспорта, тогда как Куккабуррас проявлял все большее недовольство, ибо главная мишень-заказ, Билланжи, не только оставался живым, но и прикончил шпиона. Эл-Эм опасался, что у копии успели выведать важные секреты, однако удалось заверить его всем скопом в невозможности такого поворота событий.

Но вот прозвонил очередной звонок: пришел клиент.

Довольно вальяжный, как с ходу отметил Гастрыч, мужчина; одетый с иголочки и с иголочками в глазах. Он ничего не стал говорить, а просто выставил кейс с половиной гонорара, швырнул фотографию, деревянным голосом охарактеризовал заказ - не снимая ни перчаток, ни шляпы.

- Хорошо, - удивился Гастрыч и выполнил просьбу тем же вечером.

Утром ему доставили новый кейс, где лежала вторая половина гонорара, да еще какой-то подарок: что-то тикающее - наверное, будильник. Гастрыч, когда служил, успел поработать сапером и разминировал чемодан, а клиенту послал записку с уведомлением, что он будет следующим в очереди.

Приехал мерседес; принесли цветы, фрукты, женщин, напитки.

Вальяжный мужчина сосал ботинки Гастрыча и клялся впредь никогда не делать подобных гадостей.

- Делайте, - Гастрыч, напротив, нисколько не возражал. - Я и не думал, что это так приятно: ботинки.

Следующий заказ умножил состояние Амбигуусов, прибавив к нему сто тысяч долларов. Гастрыч пересчитывал лично, слюнявя пальцы, покуда Анюта потчевала гостя чаем - до поры, если все будет в порядке, не грибным. Ибо на примере несчастного участкового было видно, что младший Артур Амбигуус постепенно совершенствовался и научился готовить микроскопические, но концентрированные дозы, которые можно было подмешивать в напитки, если пьющий не желал пить отвар в естестве декокта, в натуре. Лепить из них леденцы, петушков на палочке и прочие конфекты.

Власти задержали заказчика и заковали в кандалы, но очень скоро выпустили на волю, ибо через трое суток подтвердилось его непробиваемое алиби. Его видели многие люди, человек триста, на приеме в каком-то африканском посольстве, где он сыпал шутками и песком, флиртовал, выкидывал коленца и всячески запоминался окружающим, в том числе и особенно - самому послу, на почве и на предмет неизжитого каннибализма.

В стеклотаре, макулатуре и ломе цветных металлов уже не было надобности, но Гастрыч по-прежнему держал эти виды промысла под неусыпным контролем, собирал дань, посылал двойников на разборки и стрелки - все это, конечно, по договоренности с шефом, бывшим наркологом, совершенно осатаневшим из-за своего увольнения по статье.

- Ладно, - приговаривал он, - мы еще поглядим, кто просиживает чужие штаны не в своих санях, слегка лоснящихся...

Он намекал на свое руководство, которое грибовары вскорости заменили в полном составе, посадив туда людей прочных, но все же недолговечных; с определенного момента их никогда не бывало на месте, и этому не слишком удивлялись, зная такие повадки за начальством вообще.

Но все же в итоге встревожились, связались с милицией.

Стало ясно, что в