Помещик 3 - Михаил Шерр

Но господа казачьи офицеры предложили мне для тех же шести часов другую разбивку: стрельба — два часа, по часу — верховая езда и фехтование и два часа — обучение искусству воина-пластуна. Над этим предложением я думал недолго и почти сразу же согласился.

Со стрельбой и верховой ездой всё оказалось достаточно просто. Чемпионом в этих видах, надо честно признать, мне стать скорее всего не светит, но довольно-таки быстро я освоил азы, а дальше — только тренировка.

Проще всего, конечно, было со стрельбой. Я быстро вспомнил всё, чему меня учили в Советской Армии, и в совокупности с уроками, полученными от господ офицеров, у меня очень быстро стало вполне прилично получаться.

На последнем занятии перед Рождеством я на контрольной стрельбе из пистолета выбил пятьдесят восемь из шестидесяти, а потом дважды повторил этот результат, а в третий раз превзошел его на единицу.

Стрелял я из новейшего оружия: первого капсюльного револьвера, известного как «Кольт Патерсон». Сэмюэль Кольт в 1836 году запатентовал и начал производство своего первого капсюльного револьвера, и какими-то неисповедимыми путями целых четыре штуки этого революционного оружия оказались в руках моих учителей.

Когда я отстрелялся, сербы переглянулись, и Драгутин сказал мне:

— Вполне возможно, что мы сможем составить вам компанию в вашей поездке на Кавказ. Но в любом случае один из револьверов, Александр Георгиевич, в вашем распоряжении.

После этого я стрелял и из кремнёвого пистолета образца 1839 года, стоящего на вооружении русской армии. Вся проблема была в том, что двадцать метров — это наверное предел, с которого я могу гарантированно попадать в цель из оружия XIX века. Возможно, что лет через двадцать-тридцать, когда появятся пистолеты с унитарным патроном, я смогу научиться точно стрелять и на больших дистанциях. Но сейчас — двадцать метров, и ни сантиметра больше.

Со стрельбой из штуцеров всё оказалось проще. Как только мне покорились пистолеты, тут же пошла стрельба из штуцеров, а затем и из ружей, стоящих на вооружении русской армии. И, по мнению казачьих офицеров, мне надо было просто стрелять и стрелять, набивая руку на приемах стрельбы, начиная с непростого заряжания.

Глупых вопросов о том, как в руки казачьих офицеров попали револьверы Кольта, я задавать не стал. Но отметил, что эта парочка — ребята очень непростые.

В верховой езде тоже надо было тренироваться и тренироваться, и я был уверен, что к весне у меня с этим проблем не будет.

С фехтованием дела шли намного хуже. В этом деле мне пришлось начинать с самых азов. Но учителя были очень хорошие, и я рассчитывал, что они меня к весне обучат вполне прилично железякой махать.

А вот пластунское дело — это была песня. Самое интересное, что я, оказывается, многое знал и кое-что даже умел. Нужда заставила меня напрячься и быстро систематизировать ту кашу, которая была в голове. Происхождение этой каши — книги, фильмы и прочее, что я видел и читал в своей прежней жизни.

Милош и особенно Драгутин были отличными учителями и методистами, а я, используя кашу в голове и будучи очень мотивированным товарищем, ловил всё на лету и оказался очень и очень обучаемым.

Но, несмотря на всё это, пластунская наука оказалась самой сложной и тяжелой. Вдобавок ко всему, на дворе стояла зима, и обучение многим премудростям было еще тем испытанием. Например, искусство ползать или окапываться, а вернее, закапываться. Мне почему-то это давалось труднее всего.

Но Милош безапелляционно заявил, что мне почти со стопроцентной вероятностью придется оказаться в горах, где снег лежит круглый год, и это умение может оказаться самым главным.

Поэтому я старался заниматься как можно больше и чаще и ставил эти занятия на первое место.

И к Рождеству у меня уже были первые успехи, особенно в стрельбе и верховой езде. По мнению Милоша, я уже стреляю как средний русский офицер и сижу в седле на твердое «хорошо».

За четыре дня до Рождества пришли первые обозы из Москвы с частями и деталями двух паровых машин: одна — на шахту, а другая — в Воротынск.

Естественно, мне пришлось отложить абсолютно всё и заниматься только началом их установки и монтажа.

Заводские господа оказались людьми слова и командировали необходимое количество своих людей.

На шахте как раз буквально за день закончили все работы по подготовке фундамента под первую паровую машину. Его готовил Серафим Михайлович. Основу составляли камни, которые собирали на полях привлеченные мужики, бабы и старшая ребятня Куровской. Это дело было платным, и проблем не возникло; нужных камней, несмотря на зиму, было собрано более чем достаточно.

Сергей Александрович Орлов, инженер Александровского завода, возглавляющий бригаду приехавших заводчан, был в восторге от построенного фундамента и сказал, что ничего подобного он еще никогда не видел.

— Полагаю, Александр Георгиевич, что ваш мужик построил что-то из категории вечного. Я посмотрел печи, выложенные им много лет назад, и однозначно: ни вода, ни ветер, ни огонь этот монолит разрушить не могут. Только какой-нибудь катаклизм типа катастрофического землетрясения.

Поэтому работы на шахте сразу же начались в хорошем темпе. Чего нельзя было сказать о Воротынске. И мне пришлось в пожарном порядке туда отправлять Серафима Михайловича.

Рождество, Святки, Крещение пролетели как один день. Всё было настолько необычным и непривычным, что я ощущал себя как попавшим в какую-то сказку. Никакие фильмы, книги, исторические реконструкции и тем более реалии этих праздников, знакомые мне по жизни в двадцать первом веке, не могут и близко передать то, чем эти праздники были в реальности в девятнадцатом веке в Калужской губернии.

Подготовка к праздникам началась чуть ли не с начала рождественского поста. Особенно бросались в глаза целые обозы с птицей, шедшие на Москву. В основном везли гусей, но была также и остальная птица.

Перед самим Рождеством и на Святки не было никаких признаков и даже намеков на поразивший нашу губернию голод. Конечно, его острота была снята благодаря Анне Андреевне и другим купцам, проявившим в этом году потрясшую общество сознательность. Но больше всех потряс и меня лично купец Самохвалов.

Дмитрий Тимофеевич в губернию зерна привез почти столько же, сколько и Анна. Конечно, никто из купцов не понес убытков от этого, но на фоне того, сколько они могли иметь при другом раскладе, это действительно было благотворительностью.

Как утверждает одна поговорка — дурной пример заразителен. Но в