Тайны мертвого ректора. Дилогия - Виктор Фламмер (Дашкевич)

Аверин задумался. А ведь никто не отмаливал душу его отца. До последнего времени никто и не знал, что в склепе вообще нет его тела.

– Но Коллегия профессоров приняла решение, что мы дождемся возвращения Инессы. Она должна присутствовать на похоронах. И огласить последнюю волю Ивана Григорьевича, если таковая имелась.

«Разве что они ей приказали», – вспомнил Аверин слова Петровича и добавил:

– И вот еще. У меня возникло несколько вопросов к профессору Вознесенскому.

– Вы же с ним уже говорили?

– Да, как со свидетелем убийства. Однако в процессе следствия всплывают различные обстоятельства, и я хотел бы кое-что уточнить.

– Ах да, вы же были в библиотеке. Узнали от Петровича что-то новое? – тут же навострил уши Меньшов.

– Не совсем, – уклончиво ответил Аверин. – Но профессор оказался на месте взлома одним из первых.

– Конечно, давайте я вас провожу, – любезно предложил Меньшов и, мельком взглянув на собеседника, едва заметно улыбнулся:

– Не волнуйтесь, я не буду вам докучать. Не забудьте, пожалуйста, про поминальный обед.

Аверину стало немного совестно от того, насколько явно желание отделаться от проректора отразилось на его лице, поэтому он спросил:

– Профессор Вознесенский весьма сильный колдун, верно?

– Да. Почти как я в молодости.

– В молодости? Мне казалось, ему уже за пятьдесят.

– Пятьдесят шесть. Эх, Гермес Аркадьевич, когда вам стукнет столько же, сколько мне, нынешний ваш возраст будет казаться юностью. Что же касается профессора Вознесенского, он весьма талантлив и сейчас является главным кандидатом на место проректора, если я займу ректорский пост. А если не займу… что же… он вполне может стать ректором.

Слова Меньшова со всей определенностью ставили Вознесенского в разряд главных подозреваемых. Однако Владимир в числе прочих проверял его алиби на момент попытки взлома Хранилища, и оно оказалось безупречным: профессор был в своем коттедже вместе с женой, а во время убийства находился на виду в общей ложе. Впрочем, как и Меньшов. И это не исключало возможность управлять слабым дивом-помощником.

За разговором Аверин в сопровождении Меньшова подошел к одетому в строгое черное пальто мужчине. Меньшов откланялся, а Аверин обратился к профессору.

– Вы не могли бы уделить мне пару минут, – поздоровавшись, попросил он.

– Я полностью в распоряжении следствия, – с готовностью ответил Вознесенский. Закончив фразу, он плотно сжал губы, на скулах заиграли желваки. Зол на преступника? Или у его эмоций есть другие причины?

– Я хотел узнать о вашем диве, Петровиче. Вы предприняли… какие-то меры в отношении него после происшествия в Хранилище?

– Безусловно, – подтвердил Вознесенский. – С помощью ошейника я примерно наказал его за вопиющее головотяпство, если вы об этом. Управлению нет нужды проверять или запрашивать дополнительные меры взыскания, Академия всё еще способна самостоятельно покарать своих слуг. Я знаю, что вы допрашивали Петровича, он доложил вам?

– Разумеется, нет. Мой див ощутил сильный след боли. Не слишком ли суровое наказание вы применили?

Колдуны нередко использовали ошейник в качестве способа наказания или для принуждения дивов к повиновению. Путы, из которых он состоит, напитывались энергией колдуна и сжимались. Дивов нельзя убить непосредственно удушением, но их тела нуждаются в воздухе и, потеряв возможность дышать, начинают распадаться. Это крайне болезненный процесс. Кроме того, ошейник глубоко врезается в плоть, причиняя дополнительные страдания. Сильный колдун способен оторвать таким образом диву второго класса голову и тем самым убить его.

Вознесенский посмотрел на собеседника с нескрываемым удивлением.

– Так он и не редкую книгу, порванную нерадивым студентом, ушами прохлопал. Взлом Хранилища. Да такого не случалось уже лет двести.

– Но вы же знаете, кто был исполнителем этого взлома? – на всякий случай уточнил Аверин. Вознесенский коротко ответил:

– Да.

– И вы считаете, что в произошедшем есть большая вина Петровича?

– Во-первых, сначала я этого не знал, – нахмурился профессор. – А во-вторых, Петрович охраняет самое опасное место не только в Академии, а во всей России. На его посту никакая халатность в принципе недопустима, ни в отношении ректора, ни в отношении меня, если уж на то пошло.

Он внимательно посмотрел на Аверина и коротко усмехнулся:

– Или вы думаете, я мог пытать Петровича, чтобы заставить его молчать о каких-то своих проделках? Нет уж, увольте. Этот див прикончил бы меня на месте. Я наказал Петровича сообразно его серьезному проступку, более ничего.

В чем-то Вознесенский прав. Его действия хоть и были, на взгляд Аверина, излишне жестокими, но вполне укладывались в рамки обычной колдовской практики. Но именно потому что такая практика была «обычной», никто и не обратил когда-то внимания на специфические наклонности Рождественского. Да и разве сам Аверин совсем недавно, не потрудившись разобраться, не наказал Анонимуса, пусть менее жестоко, но все же… ни на миг не усомнившись в своей правоте и праве.

– Вы, случайно, не извинились перед Петровичем, когда узнали, что он всего лишь выполнял распоряжения, данные ректором? – без всякой надежды уточнил Аверин.

– Извиняться? Перед дивом? – Вознесенский с усмешкой сузил глаза. – Да вы большой шутник, Гермес Аркадьевич. Я говорил уже, даже мой прямой приказ покинуть пост не стал бы для Петровича достаточным оправданием. Потому что он служит не мне и даже не ректору. Он служит Академии. Его единственный закон – Высший приоритет. И никому из дивов не следует об этом забывать.

* * *

Поминки начались с минуты молчания. В задрапированном черными занавесями и фестонами зале буфета собралось около двухсот человек – основной преподавательский состав, профессора, администрация. Интересно, дочь Меньшова тоже здесь? Или она в столовой, вместе с обслуживающим персоналом? Классные дамы обычно не допускались сюда.

Принесли горячее. Аверин поблагодарил официанта и принялся за еду, не переставая наблюдать за присутствующими. Атмосфера потихоньку становилась всё более непринужденной. Люди начали вставать, подходить к другим столам, что-то обсуждать. Зал наполнился шумом.

Аверин закончил с едой, огляделся по сторонам и нашел взглядом Меньшова. Тот сидел на диванчике возле стены и о чем-то оживленно беседовал с мужчиной средних лет в профессорской мантии. Его дочь находилась рядом. Интересно. Возможно, удастся поговорить с ней наедине, хотя сейчас это представлялось затруднительным. Ничего, поминки – дело долгое. Да и не она главная цель. Аверин продолжил оглядывать зал и наконец обнаружил, кого искал. Наталья Андреевна сидела за двухместным столиком у окна. Одна. В руках у нее был бокал с чем-то темным – коньяк или бренди. Отлично. Аверин взял свой бокал с компотом, поднялся и направился к ней.

Появление Аверина, судя по всему, вывело проректора из глубокой задумчивости. Она отставила бокал и воззрилась на подошедшего.

– Я бы хотел задать вам несколько вопросов и попросить совета. Будет ли уместно сделать это сейчас?

– Конечно, что вы хотите узнать?

Тон Натальи Андреевны был холодным и отстраненным. Ей настолько безразлично, будет ли раскрыта тайна смерти ректора? Или она привыкла решать любые проблемы без лишних эмоций? Меньшов назвал ее «железной леди», так что, вероятно, второе. Тем более что ее речь на площади была весьма проникновенной и производила впечатление искренней.

– Мне, скорее, нужна от вас профессиональная консультация. – Аверин сел напротив и поставил на стол свой бокал. – Вы ведь занимаетесь не только административной работой, но и практикуете как чародейка?

– Нет, не совсем. Чародейством я почти не занимаюсь уже много лет. Но преподаю до сих пор. Что вас интересует?

– Хм… почти не занимаетесь… но ведь вы лечили Ивана Григорьевича, так? И насколько я знаю, довольно успешно.

– Увы, но нет. Лечение сложно назвать успешным. Вам, должно быть, известно, что последние несколько месяцев он уже почти не ходил самостоятельно.

– Да, я слышал об этом. Чем он хворал?

– Артрит. От него нет лекарств. Ни чародейская, ни современная наука пока не достигли в его лечении никаких серьезных успехов. Можно замедлить болезнь, можно унять боль и ненадолго снять воспаление. Но не более того. Артрит прогрессирует. И в конце концов берет верх.

– Значит, Иван Григорьевич не мог ходить из-за сильной боли?

– Именно. Я много лет занималась его недугом. Изучала, искала