Книга дождя - Томас Уортон

Человеческое существо, заявляет ученый, это лишь система, призванная поддерживать жизнь сложной молекулы, дезоксирибонуклеиновой кислоты, чья единственная цель – повторять себя. Хотя, разумеется, добавляет он, у этой молекулы в действительности нет никакой цели как сознательного намерения, ведь она лишь бездумный химический процесс, который сам всего лишь часть другого бездумного процесса – естественного отбора, который происходит так долго, что и не вообразить. За этим следует панорамный снимок тюленей или морских львов, или кто они там, большой колонии на забытом богом сером берегу, они жмутся друг к дружке под проливным дождем. Затем камера делает крупный план одного из них: морда поднята к небу, он скорбно ревет. «Это и есть жизнь? Это отстой», – словно говорит эта сцена.

Один за другим сменяются новые планы. Поблескивает галактика звезд, которая превращается в большую стаю белых птиц в сумерках на берегу, они расправляют крылья и бьют ими, будто жарко отстаивают свои границы. Бурлящая масса отчаянно деловитых муравьев. Светящиеся одноклеточные мельтешат и сталкиваются друг с другом в сверкающей темноте – может, в капле воды, а может, в пустоте космоса.

Мы – вид умных приматов, который мог никогда и не возникнуть, жизнерадостно продолжает ученый, пробираясь по полю черной лавы на вулканическом острове, позади него волны бьются о скалы, его по-профессорски непричесанную седую шевелюру треплет морской ветер. Наше возникновение не было предопределено, и нам не предопределено остаться.

Она начинает перещелкивать каналы, в итоге задерживается на кулинарном шоу, где четверо напряженных людей в фартуках состязаются в создании самого экстравагантного десерта. Трогательные истории, сложное сочетание ингредиентов, эпическая борьба не на жизнь, а на смерть за кулинарное превосходство на короткое время привлекают остатки ее внимания, но в какой-то момент она перестает следить за сюжетом и начинает сонно погружаться в мысли о том, чем бы они с Андросом занимались, будь он сейчас тут с ней. Ее увлекает образ их переплетенных тел. Это приятно, но затем словно из раковины выдергивают пробку: плотское влечение утекает, и перед ее мысленным взором лишь анимированная графика какого-то механического процесса, работающего четырехтактного двигателя или вроде того, они двое – не более чем раскачивающиеся и толкающиеся тела. Запрограммированное мясо в деле. Шлеп-шлеп-шлеп.

Она оглядывает себя.

«Я пизда, – думает она. – Пизда с дополнениями».

У участника кулинарного шоу рушится суфле, и сам участник ударяется в слезы.

Словно какая-то внешняя сила выталкивает Клэр из постели. Она должна спуститься на первый этаж, предоставить своему контакту все возможности. Даже прохлаждаться в фойе лучше, чем сидеть тут, словно в норе. Она могла бы работать за одним из столиков и при этом быть на виду. Она не понимает свое сопротивление. На нее это не похоже, и это опасно. Эти люди не будут с ней церемониться. Она уже провалила передачу однажды, еще один срыв операции может быть воспринят очень плохо.

Путеводитель еще лежит на полу у кровати, там, где Андрос его уронил, быстро пролистав, смеясь обнаруженным неточностям. Она поднимает книжку и открывает на том месте, где описан новый концертный зал. Нет никакого упоминания о представлении, с которого она сбежала. Она проверяет указатель в поисках слова, которое могло бы описать…

Что-то ударяется о стеклянную дверь балкона с таким грохотом, что она вскакивает, готовая обороняться.

Какая-то клякса возникает на панели, тянущейся от пола до потолка. Клэр видит, что что-то лежит на голом цементном балконном полу. Неопределенное белое нечто – его тут раньше не было.

Несколько осторожных шагов к окну, и Клэр понимает, что белое нечто – почти наверняка птица. Большая чайка, возможно, лежит на боку, одно мокрое неровное крыло вывернуто. Вероятно, она сломала себе шею, столкнувшись с отражением того, что приняла за пустое пространство в пелене дождя. Клэр хочет открыть дверь и выйти, убедиться, что птица погибла, но потом решает повременить. Птица, может, еще жива. Кто знает, как она себя поведет.

Клэр присаживается на корточки, касается кончиками пальцев холодного стекла, чтобы сохранить равновесие. Птица, пожалуй, больше чайки. Хотя трудно сказать. Насколько внимательно она разглядывала чаек?

Она замечает длинный, сужающийся кверху киль грудной клетки, слегка вздымающейся и опускающейся. Птица явно жива. Слабые переливы мерцают на распластанных крыльях. Клэр гадает, должно ли быть так или эта чайка или баклан – или кто там она – попала в нефтяное пятно.

Птица внезапно дергается, и Клэр отпрыгивает от окна, опрокидывается на ковер. Крылья расправлены, поразительно широкие, птица отчаянно бьет ими, поднимаясь на длинные, как палки, ноги. Она стоит там, моргая так странно-механически, как это делают птицы, будто щелкая затвором фотоаппарата, и ее длинный темный клюв открывается и закрывается.

Журавль, догадывается Клэр, теперь она видит длинную изогнутую шею и голову в профиль. Она мало что знает о птицах, но именно это слово вспыхивает в ее разуме, возможно, воспоминание о давней картинке в школьном учебнике.

Шторм еще бушует на море, но балкон глубокий, больше похож на защищенную стену замка, скрыт от стихий навесом. Клэр думает, может, журавль просто решил отдохнуть здесь и высушить перышки, прежде чем вернуться в бурю и дождь. А может, ему нравятся буря и дождь, может, это его стихия, но ему нужно время, чтобы восстановиться после удара о стекло. Как бы то ни было, думает Клэр, дикая птица вряд ли чувствует себя безопасно в замкнутом неестественном пространстве с человеком поблизости. Возможно, она вот-вот улетит.

Журавль поворачивает голову, и злой красный глаз смотрит прямо на нее.

Дневник на любую погоду № 25

21 июля, 18:37, сухое болото в 0,3 км к юго-западу от ж/д вокзала

Паутина крестовика между стеблей рогоза. Молочно-желтая бабочка попалась в нее, ее крылья беспомощно трепещут. Голова паука между головой и туловищем бабочки, он будто целует ее, как любовник. Либо делает парализующий укус, либо уже высасывает из нее соки.

Значит, пауки еще живут здесь. И бабочки. Вижу их теперь так редко. Раньше я боялась пауков. Да и вообще многого. А потом я встретила Девочку-Скелет.

Звук появился вскоре после того, как мы въехали в новый дом в Ривер-Мидоузе. Он исходил из стен, в этом я была уверена. Мама ставила мышеловки, но, судя по звуку, там никто не бегал и не скребся. Скорее медленный, плавный скрежет, очень слабый, порой усиливавшийся. Ловушки оставались пустыми.

Перед этим мы ездили к бабушке Хьюитт на побережье, она умирала. Звук в стенах напоминал мне