Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

Лифт открывается, и я выхожу. Передо мной ряд дверей, я с трудом узнаю их. Но дверь, за которой я встретила Матерь, вижу сразу. Она не изменилась. И за ней так же слышны детские голоса.

Я дергаю дверь, но она заперта. Я в недоумении смотрю на нее: как такое может быть? Когда я была здесь в первый раз, дом Матери был открыт. Разве может быть иначе? Как прийти к Матери, если ее дверь заперта? И что мне теперь делать?

Тут я вспоминаю, что делают боги в таких случаях: нахожу кнопку звонка и звоню. Железная птица заливается за стеной. Голоса становятся громче. Дети, опережая друг друга, несутся, прижимаются к щели и кричат в нее: «Кто?!» Я молчу, потому что не знаю, что сказать. В дверном глазке мелькает свет – кто-то пытается смотреть наружу, пытается рассмотреть меня. Но никто меня не увидит. Никто, кроме Матери.

Голоса стихают. Свет надо мной тоже гаснет. Я стою не дыша. Слушаю, как за дверью переговариваются – взрослые, дети. Они кричат, ругаются. Дети плачут. Работает телевизор. Но среди всех голосов я не узнаю голос Матери. Я чувствую, как страх хватает меня за сердце. Если тебя больше здесь нет, о Матерь, куда мне идти, где искать тебя?

Набравшись духу, снова давлю на звонок – свет надо мной вспыхивает, стоит пошевелиться. Опять голоса и крики. Теперь приближается мужчина. Он также спрашивает: кто? – также смотрит в глазок. А потом щелкает замком и приоткрывает дверь, выглядывая наружу. Я отшатываюсь. Судорожно пытаюсь вспомнить, кто этот мужчина – муж Матери, какой это бог, от кого рожает она детей? Но не могу вспомнить. Он смотрит прямо на меня, не видит – и захлопывает дверь.

– Что там? – слышу я женский голос.

– Да хулиганье какое-то! Подростки, наверное.

Я снова жду, снова стою в темноте. Сердце бьется, и вместе с этим стуком я шевелю губами: Матерь, Матерь, где ты, Матерь, открой мне, не оставь меня…

И в третий раз давлю на звонок.

– Аркаша, снова звонят!

– Я сейчас голову им оторву!

– Я посмотрю, – вдруг останавливает его еще один женский голос, и я вздрагиваю.

– Да, Настя, посмотрите, пожалуйста…

Мужчина уходит, а я стою ни жива ни мертва, слушаю, как щелкает дверной замок.

Приоткрывается щель.

Матерь смотрит на меня.

Ее глаза вдруг становятся большими. Она беззвучно ахает и накрывает рот ладонью – как все боги сейчас, она прячет лицо, но хотя бы не под маской.

– О Великая Матерь! – Я кидаюсь к ней в ноги, пока она не захлопнула дверь, я касаюсь руками ее туфель. – Сегодня я припадаю к тебе…

– Вы что, вы что! Прекратите немедленно!

Она просачивается в коридор, прикрывает за собой дверь так, чтобы замок не щелкнул. Поднимает меня за плечи. Смотрит мне в лицо. Я тоже смотрю на нее и чувствую, как расплываюсь в улыбке, – Матерь не состарилась, единственная из всех богов, она по-прежнему молода и прекрасна, даже как будто моложе, чем была в прошлый раз, когда я видела ее здесь.

– Вы кто? Вы… ты… – Она подбирает слова. Глаза ее бегают, она рассматривает меня с головы до ног. – Ты оттуда?

– Я от людей, о Великая Матерь. Нам нужна твоя помощь. Наша камса пропала. Камса, с которой ты говорила обо мне в прошлый раз. Она исчезла, и я не знаю, где ее искать.

– Господи, погоди, – она хватается за голову, трет виски. – Не так быстро. Так ты оттуда. У меня как раз сегодня такая мигрень… Какой еще прошлый раз? С кем ты говорила?

– С тобой, о Матерь. Я приходила к тебе, ты кормила своих детей. И ты говорила…

– Приходила? Куда?

– Сюда.

– Сюда? Ах вон оно что! – Она смотрит на меня, вдруг все понимая. – Это была не я. Тетя Лена. Здесь жила тогда тетя Лена. Ну конечно. Она же продала эту квартиру Аркадию Владимировичу, когда с моим отцом съехалась. Тетя Лена. Моя приемная мать. Она была прошлая… предыдущая… не знаю, как сказать. А я – Настя.

Настя, повторяю я одними губами. Великую Матерь мира зовут Настя, оказывается.

Все правильно, думаю потом, это другая. Передо мной всплывает лицо Матери, какой видела ее в прошлый раз. Я вспоминаю, как рассказала ей про девочку, заметившую меня в кустах, и как у Матери изменились при этом глаза. Как она слушала голоса своих детей из соседней комнаты и понимала, что скоро навсегда их оставит. Так вот о чем думала она в тот момент – только теперь я могу это осознать.

Камсы чертога богов сменились. Так и должно быть. Это у нас – не так. Все из-за меня. И из-за нашей камсы.

– Значит, она тебя тогда нашла, – говорю и улыбаюсь. Мне тепло от этой мысли, как от очевидности круга Вонга, помяни его имя, идя в тундру.

– Нашла? – Матерь слегка хмурится. – Она отца моего нашла. Или он ее, уж я не знаю. А меня…

Тут ее глаза застывают. Она глядит мне в лицо, и я вижу то же прозрение.

– Она искала тебя, – киваю, подтверждая ее мысли.

Матерь хочет что-то ответить, но не успевает.

– Настя? – слышим мы за дверью женский голос и обмираем обе. Она толкает меня за угол, к лифту, и мы прижимаемся к стене, притаившись. Слышно, как открывается дверь. – Настя? – снова зовет ее женщина. Подождала, прислушиваясь. Закрывает дверь.

– Мне сейчас некогда, я на работе, – быстро начинает Матерь. – Это очень срочно? То, о чем ты пришла поговорить?

– Да, наша камса пропала. Я была в Буни, ее там нет. Камса мертвых сказала, ее надо искать среди богов. Она тут застряла.

– Тут застряла?! Так вон в чем дело!

– Какое дело?

– Вот почему у нас весь этот дурдом. Вся эта пандемия, весь этот бред.

Я смотрю на нее во все глаза. Я ничего не понимаю.

– Давай так, – она начинает говорить очень быстро, – выходишь сейчас из дома, поворачиваешь за угол, будет большой проспект. По нему идешь два квартала вверх. Там такой особнячок будет. Это музей. А в торце, увидишь, лесенка вниз, в подвал. Написано «БарДо»[2] и белый кролик нарисован. Запомнила? Белый кролик с красными глазами над дверью. Заходи туда. Если кто-то что спросит… хотя да, у тебя же не спросят. Короче, жди меня там. Я приду через полчаса. Самое долгое – час. Поняла? Найдешь?

Я киваю.

– Все, тогда давай там. Все мне расскажешь. И никуда больше не