Золотое время - Ирина Сергеевна Богатырева

– За этим, за этим, – отзывается мужчина, не оборачиваясь. – Обещают куар-коды со следующей недели. Хоть работать начнем.

– Да, вам сейчас опасно. Нормально не открыться. Вдруг капнет кто?

– Да кто. Все же понимают, капнешь – вообще никуда не придешь. Так и работаем, из-под полы.

– Рискуете.

– Кто сейчас не рискует. Ты вон вообще в больнице каждый день.

– И что, что в больнице. Нас давно привили всех.

– Хочешь сказать, врачи не болеют, – ухмыляется мужчина и ставит перед Анартой тарелку, от нее вкусно пахнет едой.

– Хочешь? – кивает мне Анарта. – Угощайся.

– Не, спасибо, я еще поем, у меня весь день впереди, – говорит мужчина, снова отвернувшись.

Если бог тебя угощает, отказываться – грех. Это в Буни нельзя ничего есть. Есть у богов – питаться соком жизни. Я подхожу и пробую сесть на высокий табурет у стойки. Но мое тело одеревенело от близости солнечноликого Анарты, поэтому я неуклюже задеваю локтем его вилку, она со звоном летит на пол.

– Не переживай, я подниму.

Анарта легко прыгает с табурета и ныряет вниз.

– К гостям, – говорит потом, протягивая вилку мужчине.

– Если бы сработало, я бы весь ящик с посудой перевернул, – отвечает тот, давая ему новую.

В этот момент на стене пиликает – кто-то звонит в дверь. Мужчина и Анарта переглядываются и смеются. На вопрос кто-то отзывается из домофона, пищит замок – я уже знаю, что по лестнице спускается Матерь мира.

Почему ты такая счастливая, Анон? Разве можно быть такой счастливой? Просто Матерь мира и солнечноликий Анарта рядом. Ты видишь их своими глазами, и глаза твои не слепнут от их красоты.

– Здравствуйте, – говорит Матерь, спускаясь. Она явно нервничает. На меня старается не смотреть. – Кофе, пожалуйста.

– Кофе? – удивляется мужчина. – Это бар, сестренка. Может, чего покрепче?

– Нет, пожалуйста, кофе. Американо. Без сахара. Или ладно. Давайте капучино.

– Гулять так гулять, – беззлобно смеется мужчина и отворачивается к кофемашине.

Матерь отходит к самому дальнему столику, незаметно кивнув мне. Я иду за ней. Она садится спиной к стойке, достает телефон, кладет перед собой, разворачивает длинный провод наушников и вешает себе на уши. Черные камушки динамиков теряются в волосах – и не скажешь, что она ничего не слушает. Я сажусь в самый угол, напротив нее.

– Это чтобы все думали, что я по телефону, – говорит она, почти не раскрывая рта. Нервно поправляет волосы, чтобы закрыли уши. – Ведь они же тебя не видят, да? Я правильно помню? Подумают еще не знаю чего… Понимаешь, у меня такое впервые… Ну, от вас, оттуда кто-то – впервые. Я плохо знаю, что и как… Да чего уж там, я вообще раньше не верила. Мне тетя Лена говорила, что когда-то такое случится, но кто в это поверит?

– Я бы тоже не поверила, если бы мне кто-то сказал, – говорю я, и мы обе надолго замолкаем. Просто сидим и смотрим друг на друга. Она рассматривает меня. А я стараюсь не смотреть на Анарту. Я и так слишком сильно, всем телом чувствую, что они оба здесь, в невозможной близости, рядом.

– Твой кофе, сестренка, – подходит мужчина, ставит перед Матерью чашку. У него на лице тоже маска. – Ну, улыбнись. Все не так уж и плохо, раз ты к нам пришла, – говорит он.

Она поднимает глаза и улыбается ему натянутой улыбкой.

– Да, хорошо, что вы работаете. А то в городе и пойти уже некуда.

– Мы решили, что в бардо человек должен иметь возможность прийти в любое время. Какой бы апокалипсис за бортом ни творился. Хорошего отдыха.

И он уходит в темноту, к своей стойке. Включает неторопливую музыку. За ней тонут их с Анартой голоса.

– Говори, – произносит Матерь неожиданно твердо.

Слово ввинчивается в меня, как крючком, цепляет позвонок за позвонком снизу и тянет наверх, к самой макушке. Я выпрямляюсь, как палка. Матерь смущается.

– Извини, – говорит мягче. – Как правильно? Расскажи о себе. Пожалуйста.

И я рассказываю. Поняв, что это другая Матерь, я рассказываю все с самого начала – с первого раза, как оказалась у богов и видела людей у костра, с гитарой, о трех своих женихах и о том, как пришла к предыдущей Матери, а она пристыдила нашу камсу. Как наша камса ушла, потому что из Буни угнали хели. И что камса мира мертвых уверена, что наша камса здесь, среди богов. Больше ее нигде нет – значит, тут.

Матерь слушает, не перебивая. Глаза ее черные, глубокие. Я говорю и вижу все, о чем говорю, в этих глазах, как в бездонном зеркале. Матерь, хочется прервать мне себя, ты и так все знаешь. Зачем мне повторять? Зачем тревожить тебя словами? Но она молчит, только слушает.

– Матерь мира, – говорит она, выслушав, качает головой и прикрывает глаза. Странная улыбка бродит по ее губам – горькая и болезненная. – Кто бы мог подумать… – Потом открывает глаза и смотрит на меня: – Я не знаю, что случилось с твоей камсой, милая, но ее обязательно нужно найти. Ты видишь, что у нас творится?

– Я вижу. Но я не понимаю.

– У нас мор. Большая болезнь. Все друг друга боятся. Каждый боится каждого. Каждый может быть опасен для другого – он может принести болезнь. Умирают старики. Тяжело болеют взрослые. Дети остаются сиротами. Я не шучу, милая. Это и правда все сейчас у нас происходит. И теперь я понимаю почему: ваша камса застряла здесь. Ее обязательно надо найти и вернуть. К вам. Обратно.

Холод продирает меня. Я и подумать не могла, что такая беда может быть у богов оттого, что сюда пришла чужая камса. И не просто пришла. Она здесь застряла.

– Где же ее искать? Подскажи мне, Матерь.

– Понятия не имею. Если все так, как ты рассказываешь, выходит, она здесь уже больше двадцати лет. С тех пор, как ты виделась с Леной.

– Двадцать лет!

– Если она не вернулась к вам, значит, ее что-то здесь задержало. Может, она заболела. Может, с ней что-то случилось. Она не могла остаться здесь просто так, по собственной воле.

Матерь права. Почему я раньше не подумала о таком? Мне казалось, ничто не может встать поперек пути камсы. Но что-то, похоже, встало. И оно держало камсу в плену, не пускало домой. Двадцать лет… Глубокая тоска сжала мое сердце.

– Я ее никогда не найду, о Матерь. Наши миры обречены.

– Эй, ты чего! – Она касается моей руки, я вздрагиваю. – Давай без этого. Надо