Где распускается алоцвет - Софья Валерьевна Ролдугина

косточек, сотканная из паутины и тьмы, – обхватил руками свою башку, чуть качнувшись из стороны в сторону, и низким-низким голосом, словно зарокотало что-то в недрах земли, простонал:

– Отдай… отдай!

Алька от неожиданности едва зеркало не выронила.

«Спросить бы его сейчас, что он ищет», – подумала она растерянно, сознавая, что это, скорее всего, станет её последними словами в жизни. Потом спохватилась, что надо хоть что-то сделать; подумала, не стоит ли позвонить Дрёме, но не решилась – вряд ли бы тот успел добраться вовремя, через полгорода-то.

«А через камеру, кстати, тоже опосредованный взгляд! – осенило её. – Как через зеркало!»

Трясущимися руками она взяла телефон и навела на окно, стараясь глядеть только на экран. Включила на запись, приблизила…

Изображение было зернистым и скакало.

– Я на тебя не гляжу, и ты на меня не глядишь, – почти беззвучно шептала Алька. – Я на тебя не гляжу, и ты на меня не глядишь.

Покачавшись из стороны в сторону и жалобно поскулив в небо, Костяной тяжело поднялся и наконец побрёл прочь, к выходу из двора. Алька перевела дух, выключила телефон, уже представляя, как отправит запись Дрёме – по тому самому, личному номеру, и как Дрёма удивится, возможно, тут же ей перезвонит, и как это будет полезно для следствия. Может, кто-то опознает в чудовищной химере какую-то редкую нечисть и дотумкает, как с ней бороться…

…Алька сама не поняла, как глянула на Костяного прямо, в упор, поверх телефона.

Здоровенная фигура в арке двора замерла – и принялась медленно оборачиваться.

«Вот леший», – пронеслось в голове.

И ещё:

«Я дура».

Костяной покачнулся из стороны в сторону, повёл башкой вправо, затем влево – точно принюхивался. Хотя носа-то у него как раз и не было, как не было глаз.

И всё-таки он что-то заметил.

И взвыл низко, свистяще:

– Ви-и-ижу…

Сердце ухнуло в пятки; спина взмокла. Алька неловкими, непослушными руками схватила зеркало – телефон полетел на пол и, вращаясь, укатился куда-то под диван. Каждое движение было слишком медленным, требовало слишком много сил, как глубоко-глубоко под водой.

«Не успеваю», – подумала Алька, а потом случилось сразу две вещи сразу.

…развязалось дурацкое полотенце, соскальзывая с груди…

…выскользнуло зеркало из рук, когда она машинально попыталась это полотенце ухватить, хотя, казалось бы, какая там разница – Костяному что голая, что одетая, что женщина, что мужчина, что ребёнок, что старик, он, может, вовсе не видит, кого убивает.

«Оберег! – подумала она лихорадочно. – Поперёк окна оберег, он его сдержит, а я пока…»

Тут в окно словно врезалась упругая воздушная волна, заставляя чашки в шкафу звякнуть, а стол – отъехать. Вышитая лента, натянутая поперёк рамы, разорвалась чётко пополам; что-то тяжко бухнулось вниз, на асфальт, и Алька дёрнулась было бежать в коридор, к комоду, где в ящике лежало другое зеркальце, маленькое, зато памятное, мамино…

…да так и застыла, потому что мимо окна – мимо медленно осыпающегося стекла, словно бы следуя за осколками, – проскользнула алая молния.

Что-то вспыхнуло внизу, точно взорвался бесшумный фейерверк, рассыпая искры. И ещё раз, чуть левее… взвыл-загудел Костяной недовольно… и ещё раз…

«Дальше?» – не поверила себе Алька.

Получше закрепив дурацкое полотенце, она влезла в слетевшие тапочки и подошла к окну, осторожно, опасливо. Под подошвами хрустело стекло. Снаружи отчётливо несло дымом, осиновым, горьким.

А вот Костяного не было видно – ни во дворе, ни на тротуарах, в арке, подсвеченной фонарём с дороги. Небо заволакивало тучами, по-осеннему неумолимо. Погромыхивал гром; на горизонте, над крышами, посверкивало.

– Что, правда убежал? – пробормотала Алька, выглядывая наружу. Дул ветер, холодный и сырой; голые плечи заледенели. – Серьёзно?

– Неразумные твари – как дети, могут быть упорными, но и отвлекаются легко, – произнёс знакомый голос, приятный, но словно бы чуть усталый. – Впустишь меня?

Не веря себе самой, Алька оглянулась вправо.

Айти был там.

В узких порнографических джинсах, в свободной красной футболке, сползающей с одного плеча, и босой; он сидел на краешке балкона этажом выше, чуть подогнув ноги, и глаза у него светились змеиным золотом.

– Эм… – Алька покосилась на остатки совершенно уже безвредного оберега, болтающиеся по бокам от окна, и подумала, что такую вежливую нечисть ещё не встречала. Потом смахнула с подоконника стекло, гостеприимно распахнула бесполезную, пустую раму и отступила в сторону: – Заходи.

Айти не запрыгнул внутрь – соскользнул по немыслимой траектории, словно по ветерку съехал на заднице, и мягко ступил на пол.

В горле у Альки пересохло. Она вдруг ужасно смутилась, и не потому даже, что стояла сейчас с мокрыми всклокоченными волосами, в одном банном полотенце на голое тело… А потому что сбежала из Краснолесья, как трусиха, лишь бы не признаваться, что ревнует Айти, и думает про него, и скучает.

Да, всё-таки скучает.

– Извини, – вырвалось у неё. – И, ну… спасибо.

Айти не сдвинулся с места, не пошевелился даже. Он был сейчас пугающе чужим – с этими сияющими глазами, чересчур гладким для смертного мужчины лицом, отстранённый и нечитаемый.

– Будешь должна, – усмехнулся он. – Да и отдавать свою законную добычу какому-то безмозглому покойнику? Это себя не уважать.

– О, а ты не покойник? – уточнила Алька на всякий случай, хотя теперь уже знала на сто процентов, что перед ней – не колдун-неудачник Светлов, вернувшийся из могилы. Тот бы не стал никого спасать. – Что не безмозглый – я знаю, мне уже рассказали, что ты Чибисам компьютер починил.

Снаружи подул ветер, смёл салфетки со стола, шевельнул раму.

Света так и не было, если не считать змеиных глаз-фонарей.

– Скоро будет без разницы, мёртв я или нет, – тем же страшным, чужим голосом посулил Айти, скрещивая руки на груди. – Знаешь, сколько силы кроется внутри ведьмы? В сто раз больше, чем в обычной женщине. Соблазню тебя, выпью досуха и потом ещё лет десять-двадцать поживу как обычный человек.

По спине пробежали мурашки.

«Нет, – подумала Алька устало. – Так нельзя. Три часа ночи, окно леший знает кто расколотил, везде стекло раскидано… Хватит с меня».

– Погоди, – сказала она вслух. – Я сейчас.

И, опустившись на карачки, полезла под диван.

Со стороны это, наверное, смотрелось по-идиотски, учитывая, что она по-прежнему была в одном полотенце, но Айти держал лицо и загадочно молчал. Молчал он и тогда, когда Алька наконец, пыхтя, дотянулась до телефона, встала, вся красная, включила его, ткнула в нужную строчку на экране и положила на стол.

Заиграла зловещая, пронзительная музыка – скрипка, флейта, маракасы, художественный гнусавый вой.

Айти моргнул:

– Это что?

– Это музыкальное сопровождение, – смиренно ответила Алька. – Из сериала «Упыриная топь». А то если без