Ассасин 1: миссия в Сараево - Алим Онербекович Тыналин

«Еще бы не беспокоит», — подумал я. «Он балансирует между двумя пропастями. С одной стороны Зотов, который подозревает предательство. С другой — Домбровский, который может раскусить провокатора».

— Хорошо, — сказал я. — Ты продолжай наблюдать. Особенно за Крупским. Если заметишь, что он пытается подтолкнуть кого-то к действиям, немедленно сообщи мне.

— А если он не провокатор? — спросил Пулавский. — Если вы ошибаетесь?

Я посмотрел ему в глаза.

— Все возможно, Казимир. Может, Крупский вовсе не агент охранки. Я не знаю этого наверняка. — Я не стал говорить, что знаю это точно, потому что сам завербовал его и теперь контролирую. — Но скоро мы узнаем точно.

Пулавский долго молчал, переваривая мои слова.

— Вы играете опасную игру, пан Борисов. Или как вас там на самом деле зовут.

— Ты, Казимир, не узнаешь моего настоящего имени, — усмехнулся я. — Так безопаснее для всех.

— Для вас, вы хотите сказать.

— Для всех, — повторил я твердо. — Чем меньше ты знаешь, тем меньше сможешь рассказать, если тебя возьмут.

Он вздрогнул, услышав это.

— Вы думаете, меня могут арестовать?

— Всегда есть риск. — Я положил руку на его плечо. — Но я делаю все, чтобы этого не произошло. Именно поэтому мне нужна твоя помощь. Понимаешь?

Пулавский медленно кивнул.

— Понимаю. — Он поднялся со скамьи. — Что-то еще?

— Нет. Иди. Будь осторожен. И помни, если что-то случится, оставь условный знак у университета.

Он кивнул и направился к выходу. Возле прохода между скамьями остановился, обернулся.

— Пан Борисов… Александр… Вы спасли нас от той ночи на складе. Вы готовите что-то еще, чтобы отвести от нас беду. Вы защищаете нас от охранки. Я это чувствую. — Он помолчал. — Но я все равно не понимаю, почему? Какая вам выгода?

Я долго смотрел на него, взвешивая ответ. Не мог же я сказать, что это делается для того, чтобы завоевать их полное доверие.

— Справедливость, — сказал я наконец. — Я обещал тебе справедливость, Казимир. И держу слово.

Он кивнул, не совсем убежденный, но принимая этот ответ. Вышел из костела, и дверь тихо закрылась за ним.

Я остался один в полутемном приделе. Свечи догорали, отбрасывая последние отблески на старинные иконы. Пономарь ушел, и теперь только две старушки все еще молились у алтаря, склонив седые головы.

Я прикрыл глаза, размышляя над полученной информацией.

Двойная агентура. Я контролировал обе стороны. Знал, что планирует охранка. Знал, как реагируют студенты. Управлял ситуацией, как кукольник управляет марионетками на нитях.

Операция «Губернатор» сорвана. Кружок в безопасности. У меня два информатора вместо одного.

Через Крупского я получу полный список всех провокаторов охранки в Варшаве. Двадцать три имени, бесценная информация для Редигера. Я знаю методы работы охранного отделения, их тактику, их слабые места.

Задание выполнено. Более чем выполнено.

Но почему-то я не чувствовал удовлетворения.

Я поднялся со скамьи, подошел к алтарю. Зажег свечу перед иконой Богоматери, не из религиозности, а из уважения к традиции. В Аламуте нас учили уважать все религии, потому что все они были инструментами контроля над людьми.

«Кто я?» — подумал я, глядя на мерцающее пламя. «Защитник? Манипулятор? Спаситель? Хищник?»

Халим ибн Ахмад, ассасин из Аламута, убивал врагов клинком в ночи. Это было честно. Прямо. Понятно.

Александр Бурный, офицер русской военной разведки, ломал судьбы людей, играя на их страхах, надеждах, слабостях. Крупский предает свою службу, потому что я нашел его болевую точку. Пулавский предает товарищей, потому что я спас ему свободу и жизнь. Анна доверяет мне, потому что я манипулирую ее чувствами.

Это современная разведка. Это то, чему меня учил Редигер. Это то, что я должен делать ради высших целей, чтобы предотвратить войну, спасти тысячи жизней, служить интересам России.

Но цена…

Цена — души людей, которыми я манипулирую.

Я погасил свечу, развернулся и вышел из костела в майскую ночь. Варшава спала, только редкие фонари освещали пустынные улицы. Я зашагал к своей комнате на Сенаторской, где меня ждал письменный стол, чернила и бумага.

Завтра с утра я начну готовить отчет для Редигера. Сухой, точный, без эмоций. Факты, имена, даты. Результаты операции. Список завербованной агентуры. Информация о методах работы охранки.

Полковник будет доволен. Очень доволен.

А я…

Я буду жить дальше с этим грузом.

Я свернул на Сенаторскую, поднялся по лестнице в свою комнату. Зажег лампу, сел за стол, разложил бумаги.

Начал писать отчет.

Хладнокровно. Профессионально. Без лишних эмоций.

Как и положено офицеру военной разведки Российской империи.

Глава 14

Отчет

Майский вечер заглядывал в окна кабинета полковника Редигера неуверенным сумеречным светом. За стеклом моросил дождь, не весенний, радостный, а какой-то унылый, словно сама природа сочувствовала полковнику в его невеселых размышлениях.

На письменном столе, массивном, из темного дуба, покрытом зеленым сукном, лежали три папки. Редигер откинулся в кресле с высокой спинкой и привычно потер переносицу усталым жестом.

Керосиновая лампа под зеленым абажуром бросала желтоватый круг света на разложенные документы, превращая остальную часть кабинета в царство теней. На стенах едва различались большие карты Европы и Балкан, испещренные пометками цветными карандашами. В углу высился книжный шкаф красного дерева, заставленный толстыми томами по военной истории и дипломатии.

Полковник поднес к губам тонкую фарфоровую чашку. Чай давно остыл, но он машинально отпил глоток, морщась от горечи. Взгляд его снова вернулся к папкам на столе.

Первая папка — отчет капитана Энгельгардта. Редигер открыл ее и пробежал глазами по знакомым уже строкам, написанным четким, уставным почерком опытного офицера.

«…проникновение в кружок затруднено ввиду подозрительности участников к лицам немецкого происхождения. Несмотря на владение польским языком и знание истории вопроса, установить доверительный контакт не удалось. Один из членов кружка, некий Ян Новак, прямо заявил, что 'остзейцам не место среди польских патриотов»

Редигер поморщился. Энгельгардт профессионал высочайшего класса, человек с многолетним опытом работы в Галиции и Восточной Пруссии. Но его немецкая фамилия и характерный прибалтийский выговор сыграли злую шутку. Поляки, особенно молодые горячие головы, не могли забыть столетия прусского гнета. Для них любой немец, даже служащий России, оставался врагом.

«…предпринята попытка альтернативного подхода через знакомого книготорговца, поляка по происхождению. Однако сведения, полученные таким путем, носят поверхностный характер и не могут считаться надежными. Вербовка информатора не осуществлена…»

Полковник закрыл папку и отложил в сторону. Провал. Не катастрофический, но чувствительный.

Энгельгардт слишком известен австрийским спецслужбам, а теперь его лицо могли запомнить еще и в варшавской польской среде. Ценный кадр фактически выведен из строя