Другая жизнь. Назад в СССР. - Михаил Васильевич Шелест

Светлана посмотрела на меня с интересом и пожала плечами.

- Может поставить пока что-нибудь? У меня на плёнках ещё есть.

- Поставь…

Я включил то, что стояло у меня на «Ноте», - запись с новогоднего вечера семьдесят третьего года. То, что исполнял Женькин вокально-инструментальный ансамбль с Женькой во главе.

- А! Эти песни я знаю! У нас их на этом новогоднем вечере играли мальчишки. Говорят, и в том году играли, но я тогда не ходила.

- Поменять?

- Не-не… Пусть играют. Хорошие песни. И исполнены лучше. Это, что за ансамбль? Не знаешь?

- Это наши ребята из школы играли три года назад. Мой друг эти песни сочинил.

- Ничего себе у тебя друг! Ух ты! Как нарисовано!

- Ты только сами пластинки не доставай.

- Ага…

Пока Светлана рассматривала конверты пластинок, я прошёл на кухню, включил чайник и, ожидая, уткнулся лбом в стекло. Что-то меня вдруг ударило в жар после видения гостьи в одних тонких колготках. Уткнулся в холодное стекло, посмотрел на хоккейную коробку, где гоняли шайбу наши пацаны, и увидел на площадке у верхнего дома Любу. Она смотрела на меня, а я смотрел на неё. Некоторое время мы не шевелились, а потом я, отлипнув от окна, позвал её рукой. Но она, словно испуганная лань, шагнула в сторону, почти побежала по лесенке наверх и исчезла за углом дома номер одиннадцать.

- Вот это номер! – сказал я сам себе. – А если бы она пришла? Интересная была бы сцена. Хе-хе…

- Вот тебе и хе-хе, любвеобильный ты наш, - сказал внутренний голос. – Тут бы такое было!

- Ой, да что там было бы? - скривился я. – Подумаешь, зашла девочка к мальчику в гости. Проведать.

- Из соседней школы, проведать? К мальчику? Ты себя давно в зеркале видел?

- Да по двадцать раз на дню смотрюсь, когда занимаюсь медитацией.

- А ты посмотри внимательнее.

- Что там смотреть-то? Кожа да кости?

- Да? А пощупай свой живот.

Я пощупал. Ну да… Кожа, под ней зачатки мышц. Как бы я ходил и двигался без них?

- Ты иди на себя посмотри в зеркало.

- Да ну тебя!

Я взял чайник с чашками и пошёл в зал. По пути мне попалось зеркало, висевшее в прихожей прямо напротив кухонной двери.

- Что тут смотреть? Кожа да кости!

- Ты привык это видеть и не видишь, что под кожей не кости, а мышцы без грамма жира. И ты теперь строен не как сухой кипарис, а как вполне себе… Привлекательный. Ты обратил внимание на оценивающий взгляд Светланы.

- Хм! Вполне естественный интерес к бывшему коматознику. Всё! Отстань!

Я сервировал стол, накрыв его салфетками, сделанных из тонких бамбуковых палочек, связанных нитью, установив на них: чайник, чашки, заварник и розетки с домашним мёдом, которым нас снабжала сестра отца тётя Маруся, и чайные ложечки.

Сервируя столик, обратил внимание на взгляды, бросаемые на меня Светланой, а у меня не выходила из головы Люба.

- Ну, ты, точно, - дамский угодник, - хмыкнул внутренний голос.

- Сам такой был, - отрубил я. – Это простое гостеприимство.

- Эту можно поставить? – спросила гостья. – Песни хорошие, но я их уже слушала. И идут они одна за другой, как на новогоднем вечере. Наши, точно свой репертуар отсюда слямзили. Снежинки, белые розы…

Она держала пластинку Пола Маккартни и группы Вингс «Бэнд он зэ ран».

- Это они сбегают из тюрьмы?

- Наверное.

Достал из конверта диск, установил в проигрыватель, нажатием кнопки переключил усилитель на другой вход.

Здесь в зале колонки были разнесены на хорошую дистанцию и правильно установлены, с фокусом на журнальном столике. Для стереоэффекта, а он в это время был в моде. С ним продолжали экспериментировать многие группы,например «разнося» две басовые партии, как в той же «Королеве хайвея» у Дипов. Ну и для меня пятнадцатилетнего, не смотря на весь «мой» прошлый опыт из будущего, всё это нравилось. Я совсем не чувствовал себя пресыщенным музыкой. С того времени, когда Громов перенёс Женькино сокровище ко мне, я слушал музыку постоянно. Благо, что у Женьки был целый ящик пятисотметровых бобин. На каждую вмещалось по два полноценных диска. А бобин было двадцать четыре штуки. Вот я и слушал их с утра и до прихода родителей.

- Сюда садись, - сказал я Светлане, показывая на ближнее к балконной двери кресло. У нас кроме «северного» балкона, в зале был «южный», или парадный, как назвал его папа, балкон с видом на море. На Японское море.

Почему я заговорил про балкон? Да потому, что Светлана, прежде чем сесть в кресло, подошла сначала к балконной двери.

Море синело буквально в двухстах метрах от дома. На сине-серой, мерцающей на солнце глади моря на якорях стояли военные корабли и гражданские суда. Это был один из внешних рейдов порта Владивосток. Солнце светило прямо над заливом и картина за окном смотрелась именно, как картина. Мне всегда нравилось смотреть на море. Смотреть и владеть им. Вот, наступит лето, и можно будет в нём плавать, нырять, загорать на его берегу, на песке и камнях. Поэтому это было моё море. Моё, потому, что я мог им владеть. Как и своим телом. Я был крепок и бодр.

- Красиво тут, - сказала Светлана, взглянув мне в глаза и, вероятно, что-то увидев в них, сразу отвела свои.

- Летом хорошо, - сказал я, незаметно промокнув слёзы. - С купалки в плавках можно домой идти. Если бабок во дворе нет. Но чаще, всё-таки, треники приходится надевать. Но тут перед окнами почти все начинают одеваться. Прямо на дороге. Пока идёшь с моря – подсохнешь. Особенно если с водопада. Путь не близкий.

- Да-а-а… Хорошо тебе. К морю совсем близко. Нам далеко ходить.

- А представь, кто на Баляева[1] живёт? Мы как-то в детстве ходили сюда с Патриски[2]. Так до сих пор помню этот поход, хоть и было лет шесть.

Комната была южной и очень светлой, и от солнца, и от пола, выкрашенного жёлтой краской, и от жёлто-оранжевого паласа.

- Давай я тебе лучше вот эту пластинку поставлю с призмой, - спросил я.

- Зэ дак сайд оф зэ мун. Обратная сторона Луны? Почему её?

-