Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

– Первая правильная мысль от тебя за этот вечер, – Катя подошла беззвучно. - Привет, новый брат. Теперь мне будет немного спокойнее доверить тебе моего ребенка... Если заслужишь это.

Она взяла за одно плечо Северина, а за другое – Ярему.

— Ну, чего ловите? Скорей к кругу, волчьи дети!

Ярема берется за плечо Максима, рядом с ним становится Филипп и кладет руку на плечо Савки, Савка хватается за Гната, и тот закидывает руку на Северина.

— О-о-о!

Ноги понесли по кругу, земля упруго отвечает, в теле подпрыгивает давно забытая радость, и теперь уже весь мир танцует вместе с ними.

- Эй, загорайте в бубны! Эй, цимбалы – играйте!

Танец изобилует, набирает скорость, забивает дыхание, но все продолжают петь. Максим не знает слов, Северин безбожно фальшивит, звезды подпевают, дубы покачивают ветками.

- Вышли мы на доли! Вышли мы на горы!

Савка смеется, Катя ведет сильным чистым голосом, Игнат широко улыбается. Все помолодели, сбросили груз лихих лет, забыли о потерях и горе, прильнули к напитавшему силой питающему источнику аркана.

— Врагам Украины, а себе на пруду!

Впереди на тропинке ожидала тьма, но в этот момент они сжимали плечи соседей, спотыкались, кричали «не трогай», хохотали и вертелись в первобытном диком танке вокруг невидимого костра, — словно в ночь золотой скобы, когда они были распахнутыми, полными боязливых мечтательных мечтаний. представить не могли, что станут одними из последних рыцарей Серого Ордена.

*** 

Смерть порхает на крылышках мушек-однодневок, брызгает соком сорванных стеблей, змеится трещинами яичной скорлупы, пахнет сладковатой гнилью — тихая, незаметная, многочисленная и многоликая, но мы привыкли замечать ее только в стаках. От страшного осознания, что родители, друзья, и они сами — смертные, дети заходятся плачем, гневно отрицают возможность прекращения жизни, кажущейся им глубокой несправедливостью, утверждают собственное бессмертие, пока в их сердцах что-то не надламывается, и они склоняют головы, присоединяются. Тяжелые размышления будут угрызать душевный покой вопросами о смысле собственного бытия, пока не сотрутся под грузом ежедневных забот... Забытые декады, они вынырнут снова — незадолго до последнего дыхания, с которым, по поверьям, вылетает на волю незримая человеческая душа.

— Каждый день мы бессознательно готовимся к смерти, — говорил Филипп. — Каждый сон — это подготовка к последнему сну.

Он просыпался среди выпотрошенных тел на поле боя, в исполосованных человеческими требухами стенах церкви, у мертвого брата Джинджика, просыпался в теплой крови, барахтался, рычал и плыл, пока не утопал, а потом просыпался на самом деле, чувствуя во рту солоноватый железный.

— Что скажешь, Павлин?

Савка такие вопросы игнорировал, не отвечал даже жестами, и Филипп видел в этом мудрую несклонность Павла к избитой бытовой философии. На самом деле ответов не требовалось: Филипп разговаривал сам с собой, силясь заполнить зияющую в сознании болезненную лакуну. Ненавистный, насмешливый, неуместный раздражавший и мешающий голос, голос, которого он так жаждал избавиться, оказался чуть ли не стержнем его личности. После исчезновения Зверя Филипп несколько дней прислушивался к тишине собственных мыслей и чуть не оглох. Сначала мысленно, а затем едва слышным шепотом, он начал разговаривать с собой, которые после переселения в черноморские степи превратились в развесистые монологи. Павлин иногда приобщался к разговорам двух Филиппов с собственными замечаниями или мыслью Веры Забилы, которую он получал от мотанки.

Двойка сумасшедших оборотней! Лишь причуда издевательской судьбы не дала им погибнуть, однако смерть неотвратимо преследовала характерников. Это неустанное приближение не тревожило Олефира: в ожидании последнего часа он поил жизнь. Радоваться теплу солнечных лучей на лице – возможно, в последний раз; радоваться сладкой лепешке за два гроша — вероятно, последнему; радоваться ветру, что гнет травы и борется с гривой коня — вдыхать, впитывать, впитывать. Когда запас отведенных дыханий подходит к концу, вещи меняются: разворачиваются, наполняются, приобретают до сих пор незамеченные, сияющие черты, будто стремятся одарить напоследок...

Жаль покидать такой прекрасный мир. Все, что остается — принять последнее сражение на собственных условиях, как и подобает рыцарю.

– Давай, брат.

Савка крепко вжимает его коленом к стволу и умело вяжет узлы. Дуб старый, могучий, надежный, хотя не характерный. Шероховатая кора скребает спину. К крепкому плетению веревки прилагается тяжеленькая цепь. За ним – холодные наручники на руки и ноги.

Филипп ерзает туда-сюда в попытках высвободиться. Пута болезненной надежностью впивается в кожу.

- Подтяни левый верхний узел. Цепь опрокинь сюда.

Савка выполняет, другие наблюдают со стороны. Лица грустные, лицо удивлены. Скоро сменятся на лицо испуганные.

- Хорошо, - Филипп хочет кивнуть, но широкий пояс на лбу прижимает его затылок к стволу.

Он еще раз убеждается в надежности собственного плена, после чего указывает глазами на камень неподалеку.

— Несите ее сюда.

— Она тебя раздавит, братец.

- Несите!

Пряди сырого холода тянутся по голому заду и ногам. Ночное небо покрыто облаками, луны не видно, но Филипп чувствует кипение крови — полнолуние близко. Северин, Ярема и Игнат, отдуваясь, катят рыжую от мха глыбу; Филипп велит, как ее класть.

- Ты с ней долго не протянешь, - предупреждает Чернововк.

– Я с ней долго не пробуду, – улыбается Филипп.

Желтый череп полный просматривает через облако. Становится парко. Брыльца улеглась как должно, уперлась боком в грудь, от недостатка воздуха он произносит шепотом.

– Сорвусь с цепи – стреляйте.

До сих пор он не увольнялся, но это вопрос времени. Несколько месяцев назад дополнительной цепи не было: пришлось приобрести, когда она чуть не вырвалась.

Савка целует его между глаз. От головы до пят проходит волна холодной, чистой силы — Филипп подозревает, что продержался до сих пор только благодаря этим причудливым поцелуям.

– Спасибо, Павлин.

Тот показывает пистолета, заряженного серебряным шаром, в правой руке, а затем демонстрирует мотанку в левой руке, словно это тоже что-то значит. Отходит к остальным, что сидели на траве в десяти шагах от Филиппа. В их пистолях скрываются маленькие серебряные лики смерти.

— Если что, не держите зла.

Он не боится гибели, нет. Он опасается того, что будет сейчас.

Ленивая облако наконец-то сползает, и молочный свет полные заливает его лицо. Кровь стучит в ушах, тело сжимает ледяными обручами, приходит боль.

Безумная боль пронизывает каждую пору кожи, разрывает мышцы, высасывает мозг из костей, превращает нервы в раскаленные нити, растрескивающиеся мириадами бесконечных взрывов, боль вырывает ногти и омрачает мысли, боль, боль, боль...

БОЛЬ.

В сумраке сознания расплющиваются два