Фантастика 2025-167 - Алекс Войтенко

- А как этот замок назывался? — не унимался неизвестный скептик.

– Замок Стулы-Пельку! – ответили ему. — Вы не обращайте внимания, господин кобзарь, рассказывайте.

Он отпил из бутылки.

— Днем в замке вспыхнул пожар — и такой мощный, что с трудом потушили, — казалось, что глаза кобзаря под веками не двигаются. — Во второй раз волчий круг появился перед тем, как замок сжег крымский хан... А в последний раз стая обежала вокруг крепости перед тем, как казаки отца Хмеля сожгли ее дотла. Так и исчез проклятый замок навсегда, но история о нем живет и поныне.

Кобзарь умолк, и несколько секунд слышалось только потрескивание костра.

— Что за сказка так глупа...

– Голова твоя глупая! Это действительно рассказ о Сером Ордене!

Слушатели засовали, зашевелились, чем Филипп и воспользовался, чтобы пройти к костру.

— Говорят, будто у люципера нет жопы, у него там вторая морда. Когда покажешь ему жопу, он убегает из зависти! Так же с харатерщиками.

К разговору на раздражающую тему срака и характерников присоединилось немало желающих, а Филипп там подсел к кобзарю.

— Был бы дукач — отдал бы, честное слово, — сказал сероманец. - Привет, Василий.

Лицо Кобзаря вытянулось в недоумении.

— Мамочка родная! Филипп, неужели ты?

Василий широко улыбнулся, развел руки и замер. Олефир осторожно обнял старого знакомого. Сколько крови пролилось от их последней встречи!

- Вот так здыбанка, - кобзарь покачал головой, прислушиваясь вокруг. – Ты здесь один?

– Вся ватага! Словно в старые добрые времена. Мы встали у лагеря, отдельно от всех. Присоединишься к серому обществу?

— Еще спрашиваешь! Веди меня, друг.

Филипп осмотрел закрытые глаза кобзаря, мгновенно колебался, стоит ли спрашивать, и решился:

— То, что писали в газетах в прошлом году — правда?

— К величайшему сожалению — правда.

Василий оперся на костыль, неторопливо поднялся. Осторожно вытянул левую руку перед собой, и Филипп положил ладонь себе на плечо. Вопли вокруг одновременно стихли.

— Уходите, пан кобзарь? — встревоженно спросили. – Куда это вы? А спеть?

— От тебя подальше, олух! Если бы не перебивал своими дурацкими замечаниями, то и спел бы!

Кобзарь убрал руку с плеча характерника, снял шапку, поклонился с обещанием вернуться, чтобы сыграть уважаемому панству несколько дум, и выразил искренние надежды, что панство по достоинству оценит услышанные повествования. Панство отблагодарило кто сколько смогло, и Василий ловко сгреб все монетки с шапки.

- Оценили плохо, - пробормотал Матусевич, шагая за Филиппом. – Даже таляра не соберется. Ох, злые времена...

- Умеешь считать монеты пальцами? — характерник помахивал одолженным костылем.

— Не просить же незнакомцев считать меня, — ответил Василий. — Дело нехитрое! Перебираешь по очереди, каждая монетка от задрипанного гроша до солидного дукачика свою форму, вес, буртик и рант имеет... Складываешь вместе в голове и готово. Я быстро наловчился! С банкнотами уже посложнее. Да и чужие лица щупать я до сих пор не научился, неудобно как-то...

Пока Василий рассказывал о лицах и деньгах, а также пытался вспомнить, когда в последний раз держал дукача, Олефир привел его в сироманский лагерь, где уже подождали.

- Воргане, трясти! Куда ты завеялся? — Катя чувствовала себя выездной, что позволило ему уйти одиночеством, вот и набросилась первой.

— Мы уже подумали... — присоединился было Северин, и тут разглядел гостя. – Овва!

Филипп вытолкал Василия перед собой.

– Смотрите, кого нашел.

Кобзарь жеманно поклонился:

— Добрый вечер, уважаемое серопанство!

- Василий Матусевич, чтобы меня гром побил, - Эней махнул добытой где-то бутылкой самогона. – За такую встречу стоит выпить!

— Иди сюда, друг! — Ярема оставил ложку, помешивая ужин, и сжал кобзаря в объятиях. – Такая приятная неожиданность!

- Инструмент, - прошипел полузадушенный Василий. — Не повреди инструмент!

В последний раз они собирались на свадьбе Северина и Катри — в другой жизни, в мирной стране, у живой Буды, под несрубленным дубом Мамая.

– Мама передает поздравления! — Савка присоединился к общественности, живо размахивая мотанкой.

Вера Забила тогда была жива. И остальные есаулы тоже.

— Есть ли здесь мать уважаемого Савки? Простите, госпожа, и вам поздравления, — кобзарь поклонился в сторону Павла.

Игнат от хохота пополам сложился.

- Он зовет мамой куклу, - объяснил растерянному кобзарю Филипп.

Кобзарь фыркнул и присоединился к смеху. Савка не понял, почему все хохочут, поводил удивленным взглядом, а потом тоже захохотал.

- Или малышка с вами? – спросил Василий. — Стыдно признаться, но я только вспомнил, что на свадьбе Катя была в надежде — а я до сих пор не знаю, кто родился!

Характерница нахмурилась.

- Нет, Оля далеко... В безопасности.

- Девочка! Прекрасно, - кобзарь зааплодировал. — Безопасность очень важна в военное время. А на кого больше похожа Оля, на маму или папу?

– На Северина, – сказала Катя.

– На Катрю, – сказал Северин.

Филипп смотрел на дружеские лица, озаренные улыбками впервые после ночи аркана, и чувствовал к кобзарю благодарность за эту случайную встречу. Ночное превращение забылось... Потом они вспомнят - такое не забывается - но уже без того ужаса.

– Что случилось с твоими глазами? - Спросил Чернововк.

Филипп обменялся с Катре взглядом: ты не рассказывала? Разве все вспомнишь, ответила Катя.

– Не слышал? - удивился кобзарь. — В этом году весной только об этом в новостях и трубили!

— Северин попал в плен. Много новостей пропустил, – объяснила Катя.

— Сочувствую, — Василий пожал плечами, словно его пронизало холодом. — Надеюсь, это были не белые кресты, и твои глаза до сих пор при тебе, Северин.

— Это борзые такое сделали?

— Божьи воины жаждали узнать, что мне известно о волкулаке, нечестивых прислужниках дьявола, поскольку общеизвестно, что кобзарь Матусевич — проклятый предатель и близкий их товарищ, славящий кровавых оборотней в своих дурных певцах, — слова Василя сочились. — Господи, да я рассказывал все, что угодно, когда они подступили к левому глазу! Признался им даже в убийстве Авеля! И им было плевать. Они просто хотели искалечить меня, а весь бред о допросе был лишь ширмой. Не спрашивай, как они это сделали... Когда подошли к правому, я был готов на что угодно. Волотал, рыдал, молил, заклинал, умолял на коленях, сапоги целовал — все напрасно. Они наслаждались моими унижениями, которых я себе не простил и вряд ли прощу, а потом ослепили.