Отражение зверя - Галина Дмитриевна Гончарова

– М-мама…

– Если я хочу остаться в живых, мне надо уехать. Хотя бы до рождения ребенка, – четко сказала Мария. – Я бы хотела, чтобы ты уехала со мной. Я тебя люблю, ты моя дочь, я не хочу тебя здесь оставлять, но решать тебе и только тебе.

– Я поеду, – даже не засомневалась Анна.

Мария тоже была уверена в ее ответе, но…

– Подумай еще раз, родная моя девочка. Здесь ты принцесса, у тебя высокий статус, ты почти – почти! – наследница престола. И жених у тебя настоящий принц. Если я уеду, может случиться так, что мы не вернемся, или возвращаться будет некуда.

– Если папа…

– Да. И убийство его бастарда косвенно намекает. Илес не нужен был никому, разве что твой отец его любил…

Анна кивнула. Она как раз Илеса не любила, так что и не горевала.

– Я уезжаю. В лучшем варианте я рожаю ребенка, мальчика или девочку, и возвращаюсь сюда. Уже более сильной, уже со своими людьми, уже на своих условиях. Это самое лучшее. Но есть и худшее.

– Что именно? – Анна уже успокоилась и сейчас сосредоточенно думала.

– Я умру. Я не смогу вернуться по какой-то иной причине. Я попросту не захочу возвращаться. А может, и что-то еще. Я пока не знаю, как мы устроимся в этой жизни. Деньги есть, бедствовать мы не будем, но ты же понимаешь, что этого мало. Здесь пусть не самая лучшая, но определенность. Там, куда я отправляюсь, этого не будет. Я не знаю, лучше там будет или хуже, не знаю, где мы будем жить – понимаешь? Ничего пока не знаю. Поэтому не могу сделать выбор за тебя. Может, ты решишь, что с папой тебе лучше?

Анна думала.

– Мама, ты меня любишь?

– Больше всех в этом мире, – честно ответила Мария. Она действительно любила свою дочь и только потому рассказывала ей все честно. Это – ее ребенок, и она заслуживает правду, а не утешительное вранье. – Люблю и буду любить, что бы ты ни решила.

Анна молчала. Смотрела на цветок, о чем-то думала.

– Мам… неопределенность – это плохо?

– Иногда – да, – честно ответила Мария.

– Тогда я еду с тобой. Тебе наверняка потребуется помощь с братиком или сестренкой.

Мария невольно хлюпнула носом. Таких слов она не ожидала… и это было так чудесно, что слезы сами на глаза навернулись!

– Детка… я все сделаю, чтобы ты не пожалела о своем решении.

– Я не буду жалеть, даже если мы не вернемся, – просто сказала Анна. – Я тебя тоже люблю. А папа меня не любит, он ко мне относится, как к короне или туфлям. Я для него просто ценная собственность, которой можно распорядиться, не дочь. С любимыми дочками так не поступают, как он, и продажным девкам их под ноги не кидают, и семью топтать не дозволяют! А еще… я не хочу править. Это больно, плохо и тяжело. А я хочу быть счастливой.

– Я постараюсь, чтобы у тебя было все хорошо, – Мария крепко обняла дочь. – У нас всех. Из шкуры вылезу, но ты ни в чем не будешь нуждаться, и замуж я тебя выдам только за того, кого ты полюбишь. А если обижать будет, я его сожру!

– Мама… нас?

– Нас?

– Меня и братика. Или сестренку.

– Конечно, вас. Обоих. Слово даю.

Показалось Марии, или где-то рядом словно невидимая струна прозвенела? И стихло…

Ее слова были услышаны.

* * *

Эрр Феликс возник рядом с Марией словно из-под земли.

– Ваше величество.

Поклон был глубоким и уважительным.

– Эрр, – отозвалась Мария.

– Ваше величество, я могу вам чем-то помочь?

– Чем? – удивилась ее величество.

– Всем, чем смогу. Святой отец уже отписал вашему брату, но может, я могу сделать для вас хоть что-то?

Мария качнула головой.

– Благодарю вас, эрр, я ни в чем не нуждаюсь.

Уже начинается… Мария чувствовала себя, как на досках в открытом море. И синюю гладь буравит плавник акулы. Голодной такой, с понятными вкусовыми предпочтениями…

Страшно…

– Ваше величество, вы можете полностью мне доверять. Клянусь, я сделаю все возможное, чтобы вам было хорошо.

Кто-то другой и растаял бы. Может быть.

Ах, как это легко, как приятно, вручить свою судьбу в чужие руки, довериться, а потом вытирать платочком слезы и каяться, и молиться, и вздыхать о несбыточном.

Мария, еще в бытность свою Машкой Белкиной, предпочитала засучивать рукава и бить лапами.

Можно – в нос. Можно – с ноги. Это как раз неважно, главное, что свою судьбу она определяет сама и только сама. Не кто-то там, не муж, не отец, не посторонний человек, а именно она. Что-то она сделает неправильно?

Если сама и виновата, то сама и переделает! А пока…

– Эрр Феликс, сделайте. Нарвите мне большой букет гортензий, мне нравятся эти цветы…

Эрр улыбнулся так, словно она сказала что-то важное.

– Сейчас, ваше величество. Надеюсь, ваше величество, что сирень вам тоже понравилась.

Марию спасла только долгая жизнь бухгалтера и большой опыт. Только это позволило ей не ляпнуть: это – вы?!

Хотя чего тут думать, ясно же, кто прислал ей вазу с сиренью. Оказывается, у эльфа хороший вкус? Осталось вычислить автора янтарного гарнитура… или наплевать?

Она все равно уезжает, ее все это уже не волнует. Пусть живут, как захотят?

Наплевать и позабыть, однозначно. Но гарнитур она с собой возьмет. Пригодится.

* * *

Рэн мрачно греб. Сейчас была его очередь, потом будет работать Изао. Они с Джиро сейчас лежат на дне лодки, накрылись парусом и спят, стараются сохранить воду и силы. А он работает.

Шторм, который четыре дня бушевал по всему проливу, не пощадил и их лодочку. Схватил, завертел, потащил… мачта переломилась в первые несколько минут, они и мяукнуть не успели. Потом и лодочка перевернулась… никому не пожелаешь такого – цепляться за хлипкую скорлупку, ночью, в темноте, привязаться к ней веревками и молиться. И надеяться на лучшее.

Хорошо еще – тепло.

В зиму они бы и дня в воде не продержались, а тут… просто повезло.

Но вымокли все, устали, едва не утонули, и это еще повезло, что акул рядом не было, а то Джиро так по ноге досталось мачтой, просто ногу до кости рассекло. Лежит теперь, бредит.

А чего удивительного?

Так-то ногу соленой водой промыло, это хорошо, но там же и кровопотеря, и может, дерево какое в ране осталось, и себя Джиро не пожалел во время шторма… есть предел и силе чернозубых.

Вот и свалился. То бредил, сейчас уже и на