Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

– И вы даже не спрашиваете меня, каким образом я попал сюда?

– Я даже перестал задаваться вопросом, как сам здесь оказался, – говорит он со смехом, который перекликается с моим. Он откидывается на спинку кресла, и я – за ним.

– Так ведь удобнее? – спрашиваем мы друг друга в унисон, после чего – долго таращимся друг на друга и в конце концов – смеемся вместе.

Признаюсь, эта встреча оказалась более трудной, чем я ожидал.

§ 2

Наш разговор при той первой встрече мало что сделал для развития в моем сознании ясной концепции Утопии-модерн – он неизбежно вышел личным и эмоциональным. Двойник рассказывал мне, каково ему было в его мире, а я – каково мне было в моем. Я должен был ему кое-что сказать, я должен был кое-что объяснить…

Нет, суть этого разговора ничего не даст тебе, читатель.

И поэтому я опускаю его.

§ 3

К своему другу-ботанику я вернулся в состоянии эмоциональной расслабленности. Едва ли я сразу обратил внимание на то, что он тоже каким-то образом взволнован.

– Только что повидал своего двойника, – сообщил я ему с самым беспечным видом и затем несколько мгновений спустя добавил, с искренней усталостью в голосе: – Чрезвычайно странный опыт – никому не посоветую.

Но у ботаника были свои заботы. Он прервал меня и весь бледный от волнения произнес:

– Знаете, кого я видел?

Я пристально вгляделся в его переменившийся лик.

– Ее, – пробормотал он дрожащим голосом. – Я видел ее в этом мире.

– Кого? – удивился я.

– Мэри.

Я не знал, что ее зовут Мэри, но догадался, что речь идет о несчастной любви ботаника.

– Я видел ее, – продолжал он.

– Не может быть, – произнес я лишь для того, чтобы сказать что-нибудь.

– Я уверен! Я убежден! Это была она! – воскликнул ботаник. – Она стояла далеко от меня в саду, и, прежде чем я пришел в себя, она ушла. Но это была Мэри, я ее узнал.

Он подошел ко мне и дружески взял за руку.

– Знаете, я раньше не понимал. Когда вы говорили мне про Утопию и про счастливых людей – я ровно ничего не понимал. Я не знал тогда, о каком счастье вы говорите… я не понял ваших намеков… Можете возмущаться, но во всех ваших речах, да и в вас самих, было что-то от Грэдграйнда[36]…

– Ну да, – довольно киваю я. – Я Грэдграйнд, это совершенно правильно – и все, что вы можете прочесть о Герберте Спенсере, вивисекторах, материалистической науке или атеистах, относится ко мне без поправок. Итак, теперь вы лучшего мнения о том мире, в который мы угодили? Прекрасно. Что же, она выглядела здесь счастливой?

– Да. Такой, как в прежнее время. Это совсем не та измученная женщина с разбитым сердцем, которую я встретил на Земле.

– И она будто бы тоскует по вам, – заметил я.

Он с недоумением уставился на меня.

– К чему вы клоните?

– Посмотрите-ка сюда, – попросил я его.

Он послушно обернулся и взглянул по направлению моей руки. Мы стояли на балконе, на который выходили наши комнаты, и я указал ему на ярко-зеленую лужайку, на которой высилось белое мраморное здание. Кипенно-белые стены зримо выделялись на зеленом фоне старинных раскидистых лип, а белые башенки на крыше тонули в прозрачной синеве неба.

Ботаник опять с недоумением взглянул на меня.

– Но какое же это имеет отношение к ней? – спросил он.

– Очень большое, – серьезно ответил я. – Вы видите, как мало напоминает это роскошное здание университета грязные дома в земном Лондоне. И если она здесь, то она будет умнее, энергичнее и требовательнее, чем там. Она будет моложе и прекраснее…

Он с негодованием прервал меня.

– Она? Прекраснее? Куда уж!

– Хотя бы не забывайте, что она может не знать и не понимать многого из того, что вы вспоминаете постоянно. Долгие прогулки, тихие воскресные вечера, поэтическая прелесть первой любви… Может статься, здесь этого совсем не было. Может быть, она лелеет другие воспоминания. Вы заметили, как она была одета? Она не принадлежит к Самураям?

Он отвечает с ноткой удовлетворения:

– Нет! На ней было женственное платье серовато-зеленого цвета.

– Вероятно, по Малому правилу.

– Не знаю, что вы имеете в виду под Малым правилом. Она не из Самураев.

– И ведь вы знаете – я всё напоминаю вам, а вы всё теряете связь с тем, что в этом мире есть ваш двойник…

Он бледнеет, и его лицо обеспокоено. Слава богу, я наконец достучался до него!

– В этом мире есть ваш двойник. Но, допустим, здесь все может быть иначе. Вся эта романтическая история могла пойти по иному пути. Так было и в нашем мире, по случайности обычая и близости. Подростковый возраст – беззащитный податливый период. Вы – человек, способный вызывать большие чувства, благородные, большие чувства. Вы могли бы встретить кого угодно почти в то же время года и сформировать такую же привязанность… к совершенно другой девушке.

Какое-то время он озадачен и обеспокоен этим предложением.

– Нет, – говорит он с некоторым сомнением. – Нет. Только она…

И затем – решительно:

– Нет! Даже здесь… даже здесь мое сердце не могло ошибиться.

§ 4

Какое-то время мы больше не говорим, и я размышляю о своей странной встрече с моим утопическим двойником. Я думаю о признаниях, которые я только что сделал ему, о странных признаниях и ему, и себе. Я сломал застой своей эмоциональной жизни, разбередил спящую гордость, вкусил вновь надежды и разочарования, которые не беспокоили меня годами. Есть вещи, которые произошли со мной в моем отрочестве – которые никакая дисциплина разума никогда не сгладит. Первые унижения, какие пришлось пережить; растрата всех прекрасных невосполнимых верностей и страстей моей юности… Скучная низшая каста моей маленькой личной трагикомедии – актеров которой я якобы простил, а большей частью забыл, – а между тем, когда я вспоминаю о них, я все еще ненавижу каждого отдельно взятого персонажа. Да, всякий раз, когда отрочество приходит мне на ум, я делаю все возможное, чтобы его отвадить, чтобы разные грязные личности не затмевали мне звезды.

Я рассказал обо всем своему двойнику, и он выслушал меня с понимающим взглядом. Но какое-то время эти убогие воспоминания не канут в глубину. С балкона нашей жизни мы, застигнутые эгоизмом, смотрим в минувшее, забыв про дворец благородных мечтаний кругом.

§ 5

Сегодня днем я могу понять ботаника; на этот раз мы с ним на одной волне. Мой сухой характер интеллектуала взял отгул на сегодня, и я в полной мере понимаю, каково это – быть несдержанным. Я здесь, в этом чудном мире – хочу приобщиться к нему, хочу быть здесь, хочу стать полезным ему: но мыслями я – все равно в минувшем, я только и думаю о том, насколько обожжен и изранен им, сколь многие земли уступил своим подлым торжествующим врагам…

Поразительно, сколь много людей здесь обрели настоящую свободу мысли и нисколько не стеснены такими ассоциациями. Все великое и благородное в жизни никогда не покажется им второстепенным по отношению к мелочной ненависти и соперничеству земного общества, к подобной болезнетворному микробу жажде самоутверждения, к карликовой гордыне и ко всем тем привязанностям, опрометчиво данным мальчишками в залог еще до того, как из них выросли мужчины.

Я знаю, что ботаник рядом со мной мечтает заполучить ту женщину.

Весь этот мир перед нами, его порядки и свободы – не более чем нарисованная сцена, на которой он должен наконец встретиться с Ней, освобожденной от «этого негодяя». И даже если его противник все еще здесь – тем лучше, пусть узрит долгожданный момент торжества и падет ниц…

Интересно, был ли этот человек подлинным негодяем? Он, без сомнения, ошибался на Земле, он дал себе пресытиться и выродиться, но что же заставило его свернуть не туда? Была ли его неудача естественной, или какая-то сеть противоречащих друг другу целей опутала его ноги? Предположим, он не столь порочен в Утопии!..

Удивляюсь, что это никогда не приходило в голову ботанику.

Он ведь, с его более темным умом, способен проигнорировать –