Утопия-модерн. Облик грядущего - Герберт Уэллс

и сплотило бы их в один прогрессивный, способный к улучшениям и в то же время устойчивый, могущественный и деятельный аппарат. Задача согласования прогресса с политической устойчивостью до тех пор еще не была решена в Утопии-модерн – равно как не решена она и на Земле. Так же, как история Земли, история Утопии заключалась в последовательной смене держав, то возникавших, то распадавшихся, причем устойчивые консервативные державы чередовались с державами либеральными, но неустойчивыми. История жизни отдельных государств тоже протекала одинаково как на Земле, так и в Утопии-модерн. Сперва благодаря созидательному духу человечества развивалась идея объединения людей, и возникало новое государство. То в одну, то в другую область народной жизни входили деятельные Созидатели, уступавшие затем свои места Кинетикам высшего типа. По-видимому, по самой природе своей Созидатели взаимно отталкиваются и не могут воздействовать друг на друга. При Кинетиках государство достигало большего развития и могущества, но одновременно стагнировало в созидательных вопросах. Государственные деятели уступали места простым политиканам. Кинетики, ассимилирующие идеи своих созидательных предшественников, действовали с большей успешностью, чем Созидатели – последние по своей природе недисциплинированны и склонны к рискованному экспериментаторству. Всякие прецеденты и заботы о поддержании порядка только связывают их и мешают им действовать, но с заменой деятелей творческого типа деятелями типа рассудительного государство переставало расти сначала в одной области своего развития, затем в другой – и так далее. Пока условия его существования остаются неизменными, оно остается все таким же могущественным и порядок в нем поддерживается столь же деятельно и успешно, но оно утрачивает способность к инициативе и к улучшениям. Государство уже не может приноравливаться к изменяющимся условиям жизни, а так как непреложным законом жизни является постепенное, веками нарастающее преображение ее условий, то начинаются недоразумения как внутри, так и за пределами государства, которые в конце концов с помощью революции или внешнего поражения приводят к новой власти Созидателей. Разумеется, процесс развивается не так просто, иногда он усложняется тем, что одна область государственной деятельности может находиться еще в созидательной стадии своего развития, тогда как другая перешла уже к стадии кинетической. Например, в Северной Америке в течение девятнадцатого века замечалась усиленная созидательная деятельность в промышленной области наряду с абсолютным отсутствием таковой деятельности в области философско-политической, но тщательный анализ любого исторического периода науки всегда обнаруживает факт этой «смены настроений».

Ввиду этого задачей философов в Утопии было разрешить вопрос – так ли необходима эта смена, действительно ли человеческий прогресс является лишь последовательной чередой развития, сменяющегося замиранием, которое в свою очередь сменяется новой вспышкой жизни после периода, во время которого господствует беспорядок, спокойствие нарушается и несчастье становится уделом очень многих людей. Или же возможно установить спокойное, счастливое и прогрессирующее государство, чья поступательная эволюция обусловливается постоянным притоком творчества Созидателей?

По-видимому, они решили, что существование подобного государства вполне возможно, и не только решили задачу теоретически, но, если можно поверить словам моего двойника, и практически – тоже. И он поведал мне, как им это удалось.

Утопия-модерн отлична от предшественниц признанием необходимости созидательной деятельности. Впервые это признание было допущено Контом: нравственное переустройство должно предшествовать политическому, допускалась необходимость новых романов и поэм об Утопиях. Сначала кажется, что это признание только усложняет и без того сложную задачу. Контовское разделение государственной деятельности на нравственную и материальную как бы подразумевало противостояние Созидателей и Кинетиков, но ум его работал узко и грубо, не доведя мелькнувшие откровения до полного развития, а изобретенные им правила жизни для Созидателей и отрицание пользы литературной деятельности доказывают, как глубоко Конт заблуждался. Зачастую он ходил проторенными тропами, оставшимися после других утопистов, утверждая, что философская и устроительная задача может быть решена раз и навсегда – затем просто отдавая государство в управление организованному кинетическому правительству. Но что сначала кажется затруднением, может в итоге оказаться упрощением задачи, точно так же как введение новой функции в неподдающуюся сокращению запутанную математическую формулу иногда содействует ее элиминации. Философы Утопии, скроенные по моему образцу, видящие главную цель жизни в развитии индивидуальности, в создании новых ценностей и в определении неопределенного, смотрели на созидательное начало человечества не только как на самый важный среди всех остальных элементов, но также и как на не поддающийся никакой организации. В нравственной и умственной областях философы применяли те же принципы, что и в области физического воспроизведения (см. шестую главу, параграф 2). Точно так же, как в вопросе о рождении детей признано было возможным для государства установление таких ограничительных условий, при которых давалась полная возможность развитию индивидуальности, так и в области нравственной основатели Утопии нашли возможность задать условия, в которых каждый человек, рожденный со склонностью к созиданию, получал возможность достигнуть полного развития своих способностей – по части открытий и изобретений, или в искусстве, или на поприще философии. Разумеется, некоторые общие условия навязывались сами собой. Например, каждому гражданину или гражданке необходимо было предоставить возможность получить вполне законченное образование; еще параллельно решалась задача менеджмента времени – чтобы занятия науками не поглощали всего времени ученика, оставляя ему достаточно свободы для упражнения своих талантов; и при этом минимальный заработок за минимальное количество затраченного труда должен был обеспечивать взрослого человека, давая свободу развиваться и после окончания образования.

Но недостаточно было обеспечить возможность развития созидательной деятельности – основатели Утопии-модерн нашли необходимым также изобрести средство для возбуждения этой деятельности и для поощрения ее, что представлялось уже значительно более трудным и не допускало единообразного разрешения в применении ко всему человечеству. Мой двойник рассказал мне, какое множество разнообразнейших способов было для этого придумано, сколь сложными ухищрениями побуждались созидательно одаренные мужчины и женщины к делу, как им предоставлялась возможность добиваться особых почестей и пользования широкой свободой, когда они представят основательные доказательства развития своих способностей Созидателя.

Каждая муниципальная станция электроэнергии снабжалась целым рядом лабораторий для производства изысканий, каждый рудник, каждое промышленное заведение обязаны были законом устраивать такие же лаборатории. Государство проверяло притязания каждого лица, заявившего о каком-либо изобретении, и назначало за это изобретение ренту, часть которой уплачивалась изобретателю, часть – учреждению, содействовавшему производству опытов. В области литературы, философии и социологии каждое высшее учебное заведение поощряло деятелей стипендиями, кафедрами, пенсиями.

Написать поэму, роман или научное сочинение значило стать предметом соревнования нескольких соперничающих университетов, стремящихся привлечь автора в свою среду.

Каждый автор имел возможность выбора между опубликованием своего произведения при посредстве общественного книгопродавца, на правах частной спекуляции, и продажей своего авторского права университету за особое вознаграждение. Все виды грантов в руках комитетов самого разного состава дополняли эти академические ресурсы и гарантировали, что ни один возможный вклад в широкое течение утопического ума не останется без внимания. На худой конец можно было попытать счастье в Доме Соломона[38] – ибо тот уже потворствовал с охотой околомиллионной армии исследователей, чьи патенты приносили выгоду.

Таким образом, несмотря на всю редкость больших состояний, ни один оригинальный человек, обладающий желанием и способностью к материальным и умственным опытам, не прожил бы долго без ресурсов и стимулов внимания, критики и соперничества.

– И, наконец, – сказал мой двойник, – наш устав обеспечивает значительное понимание важности созидательных дарований для подавляющего большинства наших Самураев – того особого класса, в чьих руках сосредоточена реальная власть над этим миром.

– Вот оно что, – заметил я. – Теперь-то мы и подошли к тому вопросу, который больше всего меня интересует. Для меня уже прояснилось, что Самураи, в сущности, и составляют государственное тело Утопии. Все время, которое я здесь провел, бродя взад и вперед по этой планете, постепенно убеждало, что самая соль Утопии заключается именно в этих мужчинах и женщинах, носящих одинаковую с вами форму, у которых на лицах неизменное выражение твердой воли, укрепленной дисциплиной и преданностью долгу. Если бы не было их, этих людей, то все, что я вижу здесь, поблекло бы, покоробилось и исчезло, а я вернулся бы к хаосу и греховностям земной жизни. Расскажите же мне об этих Самураях, напоминающих мне платоновских Хранителей, по внешнему виду схожих с рыцарями-тамплиерами и носящих титул японских