Только об этом не пишите! - Sally KS

в дверь не заколотили и знакомый голос не позвал её. Что за чертовщина? Он должен был не прийти, а уйти! Она вскочила, погасила свечи и закрыла дверь в комнату, чтобы он даже случайно не увидел ничего лишнего.

Наконец, открыла, и Лёша привалился к дверному косяку.

— Откуда ты? Что с тобой? — спросила она встревоженно. Что-то плохое начиналось.

Он смотрел куда-то в сторону, и кроме страха она увидела в его глазах безумие.

— Я ходил вокруг поселка, надеялся, что ты здесь, — сказал он, но разговаривал будто бы не с ней. — Я даже до Каргина дошел пешком…

— Зачем?

— В доме было темно, тебя не было, а я ходил, ходил…

Нет, не пьяный. Зрачки огромные, речь бессвязная. Заходить в дом всё равно сейчас было нельзя, и Лава вышла сама, потянув его за рукав в беседку. Он шёл за ней, не разбирая дороги, повторял «я ходил, ходил» и вдруг выкрикнул:

— А потом увидел свет! Два света! Свечки!

— Ты с кем-то еще общался, Лёша?

— Да! Нет! Просто налили мне чаю.

— В Каргино? — нахмурилась Лава.

— Я не знаю! Лава, я люблю тебя! Ты мое солнце! Ты моя луна!

Лава всмотрелась в его лицо. Всё понятно. Каргино было почти нежилой деревней в часе пешего хода, а ее единственный житель собирал галлюциногенные грибы. При этом наркоманов не привечал, зато любил угостить случайного человека. Говорил: скучно одному, даже телевизора нет. В полицию на него заявляли уже не раз, но никто до сих пор не нашёл, где он хранит свои запасы. Бедный Лёша… Попробовал эту дрянь… Конечно, пока он шел обратно, грибы успели подействовать. Зачем он шатался по окрестностям так поздно? На чем приехал?

— Лёша, пойдём умоем тебя холодной водой! — начала уговаривать она, но он вдруг уставился на неё и закричал:

— Не подходи!

Отшатнулся и замахал руками, потом начал закрывать голову.

— Не трогайте меня, не трогайте меня! Как темно, как страшно… Откуда эти птицы⁈ Крылья, крылья, больно бьют…

Он бросился бежать и угодил в кусты шиповника, с криком ужаса забился в них, пытаясь выбраться, но вместо этого забираясь еще глубже.

— Не трогайте меня, не трогайте меня! Аааа! Не кусайте, не рвите! Я не хочу умереть вот так! — он не удержался на ногах и рухнул на спину, пытаясь выползти, рыдая во власти своих страшных видений, а она ничего не могла сделать.

Может быть, холодная вода? Бросилась к бочке, где мама держала воду для полива, схватила стоящее рядом ведро, зачерпнула и потащила к Лёше, который барахтался под кустом. Сначала плеснула несмело ему на спину, а он вдруг радостно закричал:

— Да, да, хорошо!

И тогда она окатила его с головой. Он перестал дергаться и замолчал. Потом начал потихоньку выползать уже в правильном направлении. Прохладный воздух последнего дня лета и вода из бочки сделали свое дело: он начал дрожать.

— Лёша, — осторожно позвала она. Он повернулся на зов и снова заскулил, как безумный:

— Почему у тебя глаза так горят? И когти, и когти… Ты была не такая… Не трогай меня, я тебя боюсь… Отпусти меня, отпусти…

— Я отпускаю тебя, — торжественно сказала Лава.

И тут он вскочил на ноги и с криком побежал прочь. Лава кинулась за ним. Лёша пронёсся мимо соседских заборов, поскальзываясь, но каким-то чудом сохраняя равновесие, обогнул большой пруд, откуда брали воду для полива те дачники, у которых не было скважин, а на развилке дорог остановился. Правая вела к трассе, левая к реке. Он кинулся к реке. Лава едва успевала следом.

— Лёша, остановись! Постой, пожалуйста! — уговаривала она и пыталась схватить его за руку, но он вырывался, и она, собрав последние силы от этой выматывающей погони, прыгнула ему на спину, чтобы повалить на траву. Тяжелый, негибкий, он придавил ее собой и попытался задушить. Вот сейчас нужно было как-то удержать его, применить её силу… Но она не могла и беспомощно барахталась под ним, как обычная женщина.

Их осветили фары с пригорка, дальше которого машины к реке не спускались, хлопнула дверца и голос Германа закричал:

— Лава! Лёха, ты очумел⁈

Сильные руки оторвали от неё безумца. Пока она пыталась откашляться, Герман и Лёша катались по траве. Наконец, Герман поборол противника, положил лицом вниз, выкрутил ему руку и скомандовал Лаве:

— Помоги у него ремень достать, руки ему свяжем… А моим — ноги.

Опутанный двумя ремнями, Лёша сначала пытался вырваться, но потом затих. Брат с сестрой сидели рядом, тяжело дыша. Герман принес из машины шерстяной плед, пропахший женскими духами, и закутал её: она выскочила из дома в одном платье-футболке и шлёпанцах на босу ногу.

— Как ты здесь очутился? — спросила Лава хрипло и закашлялась.

— Я уже почти до дома доехал, — начал рассказывать Герман, все еще возбужденный потасовкой. — Но подумал: ты что-то затеяла, надо бы присмотреть. Звонил тебе — не берешь. Но я же знаю, что ты не спать поехала. Постоял у дома и вернулся. Съезжаю с трассы в поселок — вижу, как кто-то вроде бы к реке бежит. Но было далеко, я подумал: показалось. Доехал до дома. Дверь нараспашку, калитка открыта, кусты все поломаны и ведро валяется. Понял, что надо к реке… Что с ним? Вроде не пьяный?

— Его, кажется, мужик из Каргина грибами угостил, — Лава потёрла горло ладонью.

— Подонок! — в сердцах сказал Герман. — Лёшка тебя всерьёз душил, ты это поняла?

Вместо ответа Лава снова закашлялась.

— А почему ты его… не утихомирила по-своему?

— Не смогла навредить, — коротко ответила она.

— Что теперь с ним делать? — Герман кивнул на связанного.

— Надо ждать, пока пройдет дурман. Думаю, уже недолго…

Просто удивительно, что полиция приходила к ним только дважды, да и то спустя пару лет, в период, когда всё давно уже закончилось, и их развлечения перестали быть хоть сколько-нибудь опасными…

* * *

Лава ошиблась: Лёша пришёл в себя лишь к рассвету. Они с Германом задремали, сидя спиной к спине. Герман предлагал пойти в машину, но на Лаву напало какое-то отупение: невозможно пошевелить ни рукой, ни ногой… Из дрёмы её вывел голос, жалобно звавший:

— Лава, Герман!

— Наконец-то, — пробормотал Герман, неохотно поднялся и подошел к нему. — Ты хоть