Мстислав Дерзкий часть 2 - Тимур Машуков

Я ещё немного полежал, впитывая остаточное тепло, наслаждаясь невероятной лёгкостью во всём теле. Потом спустился вниз, окатился с головы до ног ледяной водой из деревянной кадки. Она смыла остатки старой кожи, и я стоял, чувствуя себя заново рождённым. Обновлённым. Готовым.

Вытершись грубым полотенцем, я вышел в предбанник. Девушек уже не было. На лавке рядом с моей одеждой аккуратно лежала сложенная чистая рубаха и портки — видимо, Захар дал. Я медленно оделся, чувствуя, как мягкая ткань прикасается к новой, нежной коже. Выпил залпом половину кувшина стоявшего тут кваса, потянулся — хорошо!!!

Выйдя на улицу, я увидел, что дождь наконец-то начал стихать, превратившись из сплошной стены в редкие, тяжёлые капли. Воздух пах озоном и мокрой землёй. Из трубы моей избы шёл дымок — значит, там уже растопили печь.

Я стоял и смотрел на этот серый, промокший мир, и внутри всё пело. Боль ушла. Сомнения, если не исчезли, то отступили. Появилась уверенность. Та самая железная уверенность воина, который знает цену своей силе.

Теперь можно было идти и выяснять, что за история с четвёртой гостьей. И вообще, что делать дальше. Но уже без паники, без отчаяния. С холодной, ясной головой.

Баня — великая вещь. Не только тело лечит, но и душу.

Глава 16

Уличный воздух после бани казался уже не таким ледяным, а тело, пропаренное и выхлестанное вениками, исходило легким, едва уловимым жаром, отгоняя осеннюю сырость. Я, не торопясь, шёл по широкой деревенской улице, теперь уже без всяких магических щитов, наслаждаясь ощущением чистоты и обновления. Последние капли редкого, затухающего дождя приятно холодили разгорячённую кожу. Но долго предаваться блаженству было нельзя. Оставался один нерешённый вопрос. Самый тяжёлый.

Сарай старосты, деда Захара, стоял чуть в стороне, притулившись к краю огорода. Скрипучая дверь поддалась не сразу, пропустив меня в полумрак, пахнущий сеном, пылью и… сладковатым, гнилостным запахом тяжелой болезни.

Незнакомка лежала там же, где её и положили местные, на грубой самодельной кровати из досок и мешков, укрытая по-прежнему моим плащом, в котором я ее и притащил сюда. Казалось, она не шелохнулась, не сдвинулась ни на миллиметр. Я присел на корточки рядом, осторожно откинул край плаща.

Лицо её было белее свежего снега, губы синеватые, почти фиолетовые. Дыхание — поверхностное, едва уловимое, больше похожее на редкие, жадные вздохи утопающего. Я приложил два пальца к её шее. Пульс был нитевидным, частым и слабым, словно у пойманной птички. Жизнь уходила из неё, тихо и неумолимо, капля за каплей.

— М-да, — почти беззвучно выдохнул я. — Дело-то дрянь.

Огляделся по сторонам. В углу сарая стояла деревянная кадка с колодезной водой, рядом притулился ковшик. Я зачерпнул им воды, попытался приподнять голову незнакомки и напоить ее или хотя бы смочить губы. Но вода просто стекала по подбородку, холодные струйки затекали за шиворот, но она никак на это не реагировала. Была без сознания. Глубоко без сознания.

Мысли заработали с ленцой. Лекаря в деревне не было. Ближайший — за тридевять земель, в городе, до которого в такую погоду и на тракторе не добраться. Знахарка местная сама с неделю как слегла с воспалением лёгких. Оставался один-единственный вариант, который мне не очень нравился.

Я закрыл глаза, усилием воли отгоняя остатки банной расслабленности, заставляя мозг переключиться с режима «воин» на иной, который я не использовал тысячу лет.

В памяти всплыли образы: дымная полуземлянка на краю глухого бора, запах высушенных целебных трав и старой кожи, и он — древний, как могучий, кряжистый дуб, — волхв Миролюб. Его лицо, испещрённое морщинами, как карта прожитых лет, и глаза — светлые, пронзительные, видевшие всех насквозь.

«Плох тот воин, Мстислав, что не может оказать сам себе первую помощь, — гремел его голос, пока я, молодой и глупый, пытался зашить себе рану на бедре, неумело ковыряя плоть кривой иглой. — Запомни: боль — это друг. Она кричит, указывая, где сломано. Слушай её, но не слушайся».

Память оживала, обретая плоть. Я видел, как его корявые, узловатые пальцы, сильные и в то же время невероятно точные, вправляли вывихнутое плечо раненому на охоте дружиннику.

«Ещё хуже тот витязь, что не может вовремя помощь оказать собрату по оружию. Его меч может быть острее стали, но если он один — он уже мёртв. Ты отвечаешь не только за себя. Ты отвечаешь за тех, кто с тобой».

А потом были другие уроки. Более сложные, более тонкие.

«Но самый худший из всех — это волхв, что не может помочь простым людям. Что гоняется за великими битвами с силами тьмы, а рядом с ним мужик с лихоманкой корчится, баба разродиться не может и мучается, дитя с кровотечением помирает. Сила — она не для гордыни. Она для дела. Для жизни. Запомни это, княже. Искусство исцелять — такое же оружие, как и твой меч. Иногда даже более важное».

Он учил меня всему. Останавливать кровь силой воли и пучком паутины. Гнать лихорадку отварами из коры и шепотками. Принимать роды, если приспичит, и знать, какие травы облегчат боль. И самое сложное — восстанавливать, а если надо, то и изменять тело, когда душа уже готова его покинуть. Требовало это не грубой силы, а тончайшего вплетения собственной энергии в потухающую нить жизни другого человека. Опасная штука. Можно было и самому истощиться до смерти.

Я открыл глаза и снова посмотрел на незнакомку. Она умирала. Не от ран — они, на удивление, уже почти затянулись, спасибо упыриной силе, что сработала и на неё. Она умирала от последствий укуса. От яда, что впрыснул Упырь, высасывая из неё не только кровь, но и часть жизненной силы, самой души. Её собственный организм, ослабленный до предела, не справлялся, не мог запуститься заново.

Медлить было нельзя.

Я без лишних раздумий подхватил её на руки. Она была ужасно легкой, почти невесомой, как связка сухих прутьев. Вынес её из сарая на свет божий.

Дождь почти прекратился, и из-за туч даже выглянуло бледное, осеннее солнце. На улице как раз появилось несколько деревенских. Они увидели меня, несущего эту бледную, безжизненную фигуру, и замерли. Женщины прикрыли рты ладонями, мужики смотрели исподлобья, мрачно и неодобрительно. Никто не сделал шага вперёд. Никто не предложил помощи. В их глазах читался не страх даже, а отстранённость. Они видели не человека — проблему. Чужую, непонятную, опасную.

И в каком-то смысле они были правы. Но я не мог поступить иначе.

«Что