Бес лести предан - Элиот Лилит

мысли, что там творится в Гатчине без него. Только неделя прошла, а уже казалось: он здесь скоро мхом зарастет. Что за прок сидеть бездельничать, когда там столько несделанной работы? Алексей лучше спал, лучше ел, голова почти не болела, и даже вечный насморк прошел, но он и поправленному здоровью порадоваться не мог. Тоска страшная.

– Ну что ты все как волк? – сердился отец. – Смотришь и смотришь в сторону Петербурга! Что там, без тебя не справятся? Гатчина, что ли, вся на тебе держится?

Вспомнив последние слова цесаревича, Алексей едва не рассмеялся.

– Нет. Только половина.

Мать отвернулась, чтобы убрать в шкаф чайный сервиз, но Алексей заметил – улыбается.

Наконец, и отец не выдержал.

– Ну все, все, поезжай, – махнул он рукой к концу второй недели. – Волк и есть. Иди, служи своему великому князю. Да только пиши почаще, слышишь? И ешь побольше, а то совсем тощий приехал. Что тебя там, голодом морят?

– Не морят, батюшка. Я обедаю с великим князем.

«И живу впроголодь оставшееся время».

– Ну тогда… Больше спи и…

– Да полно, знает он все, – вмешалась мать. – Двадцать четыре года мальчику, уж разберется, как ему спать.

Алексей благодарно посмотрел на нее. Мать улыбнулась и убрала прядь отросших волос ему за ухо.

– Береги себя, – шепнула она на прощание. – Образок-то носишь?

– Ношу.

– Вот и славно.

Дорога от Петербурга до Гарусово была унылой и тягомотной, но обратно Алексей точно летел. Топот копыт по промерзлой земле стучал сладко и четко. Как боевые барабаны. Как церковный колокол. Как удары сердца.

IV. Восхождение

Глава 23. Гром

– Как он тебе? – цесаревич вглядывался в сизую дымку, окутавшую поле, где артиллеристы тренировали маневры.

Александр, выполнявший роль наводчика, как раз указывал плавным, чуть заторможенным взмахом руки, куда целиться.

Алексей замялся. Когда дело касалось людей под его началом, в докладах цесаревичу он старался быть предельно точен. Но то простые артиллеристы. Краснеть за них не приходилось: Алексей в считанные месяцы привел подопечных в должную форму. Если и проскакивала какая оплошность, он исправлял ее методично и безжалостно. Иногда – серьезным разговором, иногда – грубой руганью, иногда – долгими тренировками, затягивавшимися, бывало, и на весь день.

Александр – другое дело. За его плечами долгих лет службы нет, только энтузиазм, который он очень старался выказывать, но который ему совершенно не помогал. Алексей ожидал, что уж собственному сыну, променявшему комфорт Зимнего дворца на службу в Гатчине, цесаревич будет делать поблажки. Куда там – к обучению Александра цесаревич подошел с той же строгостью, что и к муштре обычных солдат. Еще и от прочих офицеров требовал того же и страшно раздражался, если кто-то спускал Александру даже ерундовые оплошности. Алексею самому пришлось несколько раз вступаться за своих офицеров, осторожно напоминая: они люди простые, им сложно забыть, что перед ними – внук всемогущей императрицы. Цесаревич хоть и слушал, но только кривил губы:

– Вот она и воспитала из него дворцового баловня. Будущий наследник престола должен быть в первую очередь слугой своей стране. Пусть погорбатится, ему лишним не будет.

Но у Алексея назвать молодого великого князя дворцовым баловнем язык не поворачивался. Да, солдат из него выходил посредственный, а командир – и того хуже, но в недостатке старания его не обвинишь. Он напоминал Алексею кадетов, только поступивших в училище, еще не затравленных суровыми порядками корпуса и глядевших на все с восторгом. От любой похвалы Александр расцветал и так же стремительно унывал, когда что-то не получалось – особенно, если случалось самое страшное: об этом докладывали его отцу. Скупой на похвалу Алексей, привыкший тыкать людей в самые мелкие просчеты, обнаружил в себе совершенно несвойственное ему мягкосердие. Про себя он рассуждал: Александр старается, и не его вина, что до Гатчины его держала при себе вальяжная царственная бабка, обросшая роскошью, как плесенью. Нужно время, только и всего.

Или: он просто не мог заставить себя ужалить этого солнечного мальчишку грубым словом.

Или: так действовало на него странное слово «друг», не объяснявшее ничего, но весившее так много.

Выходило, что, докладывая цесаревичу об успехах его сына, Алексей слегка кривил душой. Не лгал, конечно, и не выдумывал небылиц, но где можно сглаживал углы.

«Разве это плохо? – успокаивал он совесть. – Я его еще выучу».

Но вопросы в лоб всегда ставили его в тупик.

– Его высочество уже сноровистее управляется, – выдавил Алексей. – Командовать на поле боя я бы ему не доверил – перекрикивать пальбу еще не научился. Но месяц-другой, и можно выпускать в составе наряда.

Его ответ цесаревича не удовлетворил. Тот поджал губы и продолжил комкать лист бумаги, который норовил выдрать грабительский ветер.

– Его счастье, что матушка скорее удавится, чем согласится отправить своего ангелочка на войну. Она и мне-то в свое время не позволила, – цесаревич раздраженно тряхнул головой. – Константин тоже ко мне просится. С ним хоть будет проще, он с детства мечтал о славе боевого офицера, да и не тряслись над ним так, как над старшим… Ну это все равно будет не раньше его именин, – цесаревич расправил письмо, снова скомкал, убрал в карман. – Ветер сегодня дурной.

Алексей озадаченно посмотрел на него. Обычный ветер. Промозглый, но не суровее обыкновенного.

Цесаревич недовольно прищурился.

– Правый фланг опять слишком выдвинулся. Иди растолкуй им, что в настоящем сражении неприятель запросто отрежет их от основных сил.

И, поразив Алексея еще больше, развернулся и зашагал прочь. На покрытом молодой травой холме он не провел и получаса, хотя обычно целыми днями был готов смотреть на артиллерийские учения, а если уж замечал крупный промах, сам летел устраивать провинившимся выволочку.

Но нечего рассусоливать: чужие ошибки сами себя не исправят. Алексей сбежал с холма и уверенно зашагал сквозь дым, вдыхая родной запах пороха.

Впереди мелькнула белокурая макушка Александра. Алексей раздраженно выдохнул: подпалив фитиль, великий князь застыл, зачарованно наблюдая, как змейкой поднимается вверх оранжевый огонек. И хоть бы кто ему сказал…

Фитиль почти догорел. Боясь опоздать, Алексей дернул Александра на себя, отведя на несколько шагов назад, и плотно прижал ладони к его ушам. Рявкнула пушка.

Александр вздрогнул было, но быстро понял, кто так бесцеремонно отдернул его от орудия, и доверчиво откинул голову Алексею на плечо. Вскинул глаза, виновато улыбнулся. Готовое сорваться с губ резкое замечание увяло и рассыпалось пеплом. Алексей медленно опустил руки. Беззубо укорил:

– Ваше высочество, ну сколько раз вам говорили…

– …зажимать уши, – подхватил