Системный Кузнец V - Ярослав Мечников

Я сделал паузу, давая словам проникнуть в кровь Каменного Сердца.

— Подумайте еще раз, и подумайте очень хорошо.

Его широкая спина напряглась.

— Готовы ли вы помочь мне со Звездной Кровью? Без сделок с совестью?

Скула старика дернулась, дыхание сбилось, став тяжелым и сиплым — руки нервно комкали скатерть.

— Ну? — бросил вдогонку, не давая старику уйти в защиту. — Так и?

Глава 14

Йорн Одноглазый сидел в луже теплой крови, растекающейся по грязному снегу главной улицы. Вересковый Оплот, еще недавно пытавшийся казаться деревянной крепостью, теперь похож на открытую могилу.

Вся центральная дорога усеяна телами — люди лежали вперемешку с тварями — изломанные, растерзанные куклы рядом с хитиновым кошмаром из глубин. Снег почернел и спекся.

Йорн ни о чем не думал — просто дышал. Каждый вдох давался с боем, вырываясь из груди рваным рывком, отдававшимся болью под ребрами. Челюсть мелко дрожала, выбивая безостановочную дробь, но не от холода.

Внутри него бушевал пожар — волна жара, рожденная в животе, рывками шла по позвоночнику, вливаясь в руки и ноги, заставляя мышцы дергаться в спазмах. Голова налилась свинцом, кровь стучала в висках, не находя выхода.

Рядом, в снегу, лежал верный «Горный Змей» — охотничий клинок, доставшийся от отца. Оружие с душой — единственная сталь в Оплоте, которая действительно могла пить жизнь тварей, а не просто царапать панцири.

Сейчас клинок лежал одиноко и покинуто, как брошенная игрушка. Йорну было противно к нему прикасаться — впервые в жизни мужчина почувствовал, что Путь Охотника принес ему только боль. Бесконечная ноша, потери, судьба, которая тащила за шкирку от одной бойни к другой, не спрашивая согласия.

Перед ним возвышалась туша последнего Жнеца — огромная, хитиновая тварь с клешнями, способными перекусить человека пополам. Он прикончил её минуту назад, вогнав клинок в сочленение панциря. Перехитрил и убил.

Но этого было мало.

Чуть дальше громоздились еще три таких же валуна из черного хитина. Одноглазый уложил их всех, но какой ценой?

Сколько людей сегодня легло в грязь? Половина оставшихся? Больше? Если в Оплоте выжило хотя бы полсотни душ — уже милость Духов, в которую он почти перестал верить.

И Йорн Одноглазый допустил это…

Да, вернулся — не пошел на убой в горы, остался защищать своих. И что? Деревня отрезана от мира, как чумная могила. Помощи не будет, а тварей становится всё больше — их логова плодятся, как язвы. Всех не перебить.

А ведь это только слуги — где-то ворочается Мать Глубин — существо, против которого его «Змей» — иголка. Он, достигший пиковой девятой ступени Закалки, легенда Верескового Оплота — песчинка перед лавиной.

Вся слава, весь опыт — пыль, охотник бессилен, не смог защитить, проиграл.

В деревне мертвенно тихо — ни стонов, ни криков. Только едва слышный шорох шагов тех немногих, что уцелели. Женщины, дети… Старики, в основном, погибли первыми.

Те, кто решил остаться и не бросать дома, совершили не подвиг, а бессмысленную жертву — глупость, оплаченную кровью. Нужно было уходить — идти в Черный Замок, падать на колени, унижаться, целовать сапоги этой толстой твари — Барону, лишь бы получить место за стенами.

Хотя… Йорн скрипнул зубами — ненависть к Барону была глупой — в глубине души мужчина понимал: угроза настолько велика, что даже если бы «Каменные Грифоны» встали здесь лагерем, это лишь отсрочило бы конец. Может, Ульрих фон Штейн был прав, объявив эвакуацию?

Но Столица… Почему молчит Столица? Где легионы? Где великие практики, способные щелчком пальцев испепелить чернь? Почему бросили нас?

Йорн выдохнул, и единственный глаз заслезился. Не от горя — это «откат» после прорыва. Девятая ступень Закалки — мужчина взял её прямо под занавес бойни, на последнем дыхании, когда казалось, что сил уже нет, но это не принесло триумфа. Руки дрожали, легкие горели. Хорошо, что успел добить Жнеца…

Киан. Брок.

Мертвы.

Боль ударила под дых — одноглазый, не плакавший с тех пор, как отец не вернулся из гор, вдруг почувствовал, как к горлу подкатывает ком. Спазм сдавил грудь. Йорн сжал горло, напряг каменные желваки, загоняя крик обратно в утробу.

Ветер пронесся по улице, взметая грязный снег, трепля полы его куртки. Пар вырывался изо рта облачками.

Высоко в небе кружил Скальный Стервятник, хрипло каркая на птичьем языке, словно возвещал о пире. Битва окончена.

Вот только смысла в этом нет — завтра придут новые. А сражаться некому. Кто остался? Он, старый Бьерн с перебитой ногой и пара мальчишек?

Йорн с трудом поднялся, опираясь на колени — охотника шатало, как пьяного. Глаз скользнул по улице, превратившейся в бойню — смотреть на это физически больно.

Там, у колодца, лежит Киан — молодой и горячий, сражался как горная рысь. Одноглазый видел, как парень, даже раненый, истреблял тварей с яростью берсерка — Йорн хорошо его воспитал. Как сына, которого у него никогда не было…

Спазм снова скрутил горло — глаз затуманился влагой.

Йорн запрокинул голову, глядя в черное-свинцовое небо, в лицо равнодушной судьбе. Он выжил, но зачем? Чтобы хоронить последних?

Скрип снега за спиной прозвучал резко.

Йорн развернулся и рука потянулась к ножу — инстинкты, вбитые годами, сработали быстрее разума.

Перед ним, шатаясь, стоял Брок.

Лицо усатого охотника было бледнее снега под ногами — мужик зажимал бок рукой, и между пальцами сочилась густая кровь.

Брок жив⁈

Но ведь Йорн видел… Видел своими глазами, как хитиновая лапа Жнеца пробила его насквозь, пригвоздив к земле. Видел, как остекленел взгляд друга, как жизнь вытекла из него на красный снег — командир был уверен, что Духи забрали старого скрягу.

— Брок…? — прохрипел Йорн, не веря глазам.

— Что, старина… — Брок попытался ухмыльнуться, но гримаса вышла болезненной. — Думал, я уже того? Отправился к предкам пить мед?

Мужик закашлялся, сгибаясь пополам — изо рта полетели красные брызги.

— Хрен тебе… Я слишком люблю эту проклятую жизнь, чтобы подохнуть так рано. Тварь промахнулась… Печень цела… Кажется.

На секунду улыбка коснулась губ Йорна. Живой, хренов везунчик.

Но радость тут же угасла, задушенная тяжестью потерь — перед внутренним взором пронеслось лицо Киана — застывшее, с выражением детского удивления. Лица других… Жителей Оплота, которых знал с пеленок — соседей и друзей.

Командир судорожно вдохнул, морозный воздух ободрал горло.

Вспомнил молодых охотников — «Волчат». Они бились сегодня как львы, бесстрашно бросаясь под удары, закрывая стариков. Мальчики должны были жить, стать сменой, стать будущим.