Долина Зерпентштайн - Саша Левашов

И хотя Ганс не был патоморбистом – он не окончил особое обучение, чтобы иметь право врачевать, – ему многое было известно о лечебном деле. На то он и звался эрудитом: чтобы сочинять первертивные опусы, нужно знать как можно больше.

Конечно, без опыта трудно, но зато мальтеорус обладал превосходной памятью и даже в полуобморочном состоянии умудрялся выуживать из самых дальних её уголков нужные сведения.

– Внутреннее кровотечение не прекратилось, – хмуро заметил он. – Но прошло столько времени… А, точно, яд лишает тело сил. Сначала остановим кровь. Бернар, подойди, поможешь… Бернар!

Он окликнул друга, растерянно смотревшего на трясущегося в снегу осла.

– Почему они медведя порвали, а его не тронули?

– Без понятия, – буркнул Ганс. – Наверное, Зубило отгонял, пока не застыл. Не стой, помоги!

Эрудит отыскал в вещах Ниссы квасцы – белый порошок, останавливающий кровь. Благо что алхимица, в отличие от него самого, подписывала все скляночки. Ганс щедрой горстью засыпал порошок прямо в рану и закрыл её чистой тряпкой.

– Теперь надави как следует.

– Но ведь ей будет больно… – не понял Бернар.

– Дави, иначе она умрёт! – просипел мальтеорус. – Дави, пока я не скажу!

Бернар послушался, глядя на безмятежное лицо умирающей гномы. Она даже не дёрнулась – видимо, ничего не почувствовала.

Ганс влил Ниссе в рот две ложки настойки морского лука – чтобы разогнать сердце; и отвар ортосифона – мочегонное, чтобы согнать яд поскорее.

– Ганс, мы что, злодеи? – спросил вдруг Бернар. У него был печальный взгляд.

– Злодеи?..

– Да. Мы убили Вмятину. У него есть душа, чёрт подери.

– Не говори чепухи… – отмахнулся мальтеорус, отпаивая Ниссу. Чем больше выпьет воды, тем лучше. Лишь бы не стошнило: в желудке нет яда, нечего его промывать. А дальше… дальше Ганс не знал, как ей помочь, не прибегая к самому страшному.

– У Вмятины есть душа. – Голос Бернара срывался, его руки тряслись. – Он умер, как могли бы умереть ты или я. И теперь его душа незнамо где… Мы его убили. Это наша вина.

– Ладно, пускай, думай так… – пробормотал эрудит. – И ты правда хотел его убить?

– Я принял неверное решение.

Ганс постарался укутать Ниссу в тент так, чтобы Бернар мог продолжать давить на рану. Пока эрудит беспокоился о гноме, он сам оставался в сознании. Хотя уже чернело перед глазами.

– Наши решения, наши действия убивают, Ганс. Вмятина умер из-за меня.

– Нет. Дави сильнее, не отпускай.

– Я уронил ведро – из-за меня похитили Ниссу.

Эрудит старался его не слушать. Его била лихорадка, лоб горел, тело ныло. Но нет, Ганс не имел права раскисать. Сейчас Нисса при смерти, а он – патоморбист. Затем они поменяются местами, и можно будет спокойно помереть.

Однако чем больше Бернар говорил, тем больше Ганса брала злость. Полуэльф всё не умолкал:

– Я вас уговорил пойти выручать её, зная, что она почти наверняка мертва. Я отправился один и прокололся. Очень много ошибок… неправильных решений.

– Слушай, ты выбрал не то время и не того собеседника, чтобы о морали говорить. Я понятия не имею, правильно мы поступили или нет! Но это всё из-за меня. Я обвалил косяк… Полифакторный соскок… – Мысли Ганса путались, но он держался за разговор, чтобы совсем не поплыть.

– Нет. Это всё мои решения. – Бернар шмыгал носом, голос звучал всё тише. – Выходит, и вина моя.

– Ты ни черта о вине не знаешь!

– Знаю. – В глазах полуэльфа стояли слёзы. Он то и дело отнимал руку от Ниссы, чтобы утереть их рукавом, а потому Ганс помогал ему давить на рану. – Я уже рассказывал про маму. Когда папа умер, она заболела вслед за ним. Материнская тоска – слышал о таком недуге? До сих пор не пойму, почему такое название… Она целыми днями лежала в постели, смотрела на этот чёртов синий тийник. И ничего. Она ничего не говорила, не плакала даже. Ни корч, ни язв, ни лихорадки. Просто перестала… желать. Наслаждаться, смеяться, любить – не было желания. Она не хотела больше жить. А я что? Я умолял её, уговаривал, но всё тщетно… А помочь было некому. Авуар весь потратили на папу, сплошные долги… Я только раз пошёл к деду просить за маму, но тот отказал. Не в баронстве – не родня. И всё. Я отчаялся, Ганс. Я ничего не сделал, понимаешь? Я мог найти лекаря, я мог отвести её в богадельню, я мог обойти все храмы в столице – ну где-нибудь ведь помогли бы, да?.. А я ничего не сделал, ничего не решил – она и умерла. Это моя вина, Ганс, её… ну… из-за меня.

Ганс тем временем погибал от кашля. В глазах у него потемнело.

Эрудит сжался, обхватил руками живот и долго, долго кашлял, пока его наконец не вырвало. Бернар подскочил к магусу, обнял за плечи, начал хлопать его по спине и судорожно соображать, чем вообще он может помочь.

– Чёрт! – воскликнул полуэльф, когда тот наконец сплюнул тягучий сгусток чёрной мокроты. – У тебя уголь в лёгких!

– Это кровь, – ответил Ганс, отдышавшись. Ему стало немного легче. – Наверное, сосуд в пищеводе лопнул от напряжения.

– Она разве не должна быть голубой?

Вместо ответа эрудит разразился целой тирадой:

– Бернар, все эти терзания, виноват ты или нет… Доннерветтер! То, о чём ты рассказываешь, вообще не имеет к вине отношения! Хочешь – обвиняй себя сколько влезет. Хоть всю жизнь. Поверь, я в этом деле магус. Да нет, гениус! Я вожусь с чертями, я сам проклят. Я урод с чёрной кровью. А ты… Твоих родителей убил не ты, а болезни. А Вмятину – моя ошибка. Поверь, я знаю, что такое вина…

Ганс замешкался: говорить или нет? Об этом ведь никто не знает. Плевать! Всё равно ему недолго осталось.

– Я знаю, что такое вина. Я убил своего отца.

– Ты… убил Грюнриттера?

– Нет, Грюнриттера я даже не видел. Я про смертного отца, Олафа Глабера, графа фон Аскенгласса.

Ганс закатал рукава, обнажив уродливые шрамы, покрывавшие его руки от запястья и до локтя.

– Он пытался очистить мою кровь от скверны, вылечить меня. Он резал мне вены и закладывал в раны чёрное олово. Он не понимал, что я просто такой и этого никак не изменишь. И в конце концов во время одной из таких экзекуций я несколько раз пырнул его вот этим ножом. – Мальтеорус показал на свой нож.

– Ты защищался, Ганс.

Эрудит покачал головой, поджимая губы.

– Он был безумен. Я мог просто сбежать, но я сделал то, что хотел. И