Долина Зерпентштайн - Саша Левашов

алхимица стреляла в камень. Старик даже не поморщился. Нисса перехватила пистоль за ствол и побежала к гному, но тот отступил. Отступил прямо в стену – да исчез в ней. В отчаянии гнома принялась молотить по бездушному камню.

– Это тебе за Чикта, дьофуль!

– Нисса, стой! – закричал Бернар, осветив сцену фонарём. – Стой! Мы не можем его убить!

В пещере вдруг стало совсем холодно. От ледяного воздуха резало ноздри и горло, а могильная стужа мгновенно пробралась даже под меховой подбой. От стен тяжёлым громом раздался голос Оддбьорга:

– Остынь!

Нисса бессильно упала на колени, пытаясь отдышаться. Бернар метнулся к ней, укрывая своим плащом.

– Дочка, что ты плачешь? Не надо драться. Я никого ведь не убил. – Голос старого гнома был удивительно, мертвенно спокоен.

– Ты отправил нас на смерть! – гневно процедила Нисса, потерявшая всякий страх. Слёзы замерзали прямо на её щеках.

– Вы сами согласились пойти.

– Ты не сказал о вейдхеллях! – Она гневно кричала на стены пещеры, на бесчисленные горельефы с Клотильдой.

– Там были вейдхелли? – бесстрастно отвечала неживая порода, будто сам Ёрд разговаривал с ними.

– Не ври! Ты всё знаешь про эту долину!

– Я не бывал на руднике триста лет, девочка, ты что… – Казалось, Оддбьорг был искренне изумлён. – Вы туда спустились?

– Да! И даже глубже! – возмущённо добавил Бернар, кутаясь в меховой воротник. – Прекрати нас морозить! Мы притащили тебе камень!

– Безумцы, – покачал гном головой, что объявилась своими лосиными рогами на другой стороне пещеры.

– Безумцы?! – Нисса была шокирована.

– Конечно, – невозмутимо продолжал древний скульптор. Воздух меж тем стремительно теплел. – Ещё никто не решался туда спуститься. Это самоубийство. Я надеялся, вы сдадитесь и уйдёте из долины домой. Пока не поздно.

– Пока не поздно?..

– Да. Но вы оказались упрямы. Особенно он. – Оддбьорг, показавшись из камня лишь по плечи, кивнул на Ганса.

Друзья обернулись к эрудиту, который прилёг в обморок прямо на каменный пол.

– Ох… Бернар, скорее, закрой дверь! Разожги очаг, надо его спасать…

– Дочка, не тревожься, его уже не спасти, – успокаивал Оддбьорг с сожалением в голосе. – Он теперь мой – осталось дождаться, когда сердце остановится.

Гном невольно облизнул губы, стряхивая с них пыль.

– Ждёшь с нетерпением, да? – Нисса плевалась ядом.

– Я? Напротив. Мне вовсе не нравится питаться вашими душами. Вы замерзаете у меня прямо на глазах, бьётесь в лихорадке, мучаетесь от дрожи, плачете, ноете, отчаиваетесь и сворачиваетесь клубочком в снегу, перед тем как уснуть. Это страшная смерть. Однако я не могу себя остановить. Я пытался вас отвадить, но вы упрямы.

– Бернар, нам надо бежать отсюда… – поняла Нисса. – Он нас сожрёт.

– Снаружи мы точно замёрзнем! Он тебя ради того и пугает. Он бы нас уже убил, если б хотел.

– Эх, дети, – горестно усмехнулся старик. – Думаете, я мучаю только его? Как бы не так. Я себя мучаю. Прошедшим свой путь Ёрд открывает дорогу в посмертье. Но я сбился с пути, навсегда потерял гармонию, спокойствие. И сколько бы я ни медитировал, сколько бы каменных башен я ни слагал, сколько бы ни слушал твердь, я не слышу Ёрда. Нет во мне мира. И такому дураку, как я, остаётся лишь мучать себя и всех, кто попадёт под руку. Нет, девочка, уж лучше было вам не ходить сюда. Вам не спасти ни меня, ни Клотильду, ни Хаймунда – только себя погубите.

– Мы правда безумцы, – сказала Нисса самой себе, глядя на окаменевшего мертвеца, что изливал свою душу, перед тем как сожрать её собственную.

– Давай, что там нужно Гансу? – одёрнул её Бернар.

– Да… Да! Вскипяти снег. Нальём в бурдюки – сделаем грелки. Его надо укутать. Отвар ивовой коры с лауданумом… Пар из акациевого мёда… Будь ты проклят, дьофуль.

– Я давно проклят. Прости. Я бы сам хотел это всё прекратить ещё триста лет назад.

– А если вы помиритесь с Клотильдой? – оторвался Бернар от очага, в котором уже пылала кипа трута – высушенного древесного гриба. Мороз потихоньку уступал место живительному теплу.

– Её ничто не переубедит, поверьте.

– А как же статуя её отца? Мы притащили этот чёртов камень!

– Да вряд ли… Что изменит одна статуя?

– Тут весь зал в статуях! – воскликнул сокрушённо Бернар. – Ни одна демизель не устоит! Она растает, как свечка!

– Ты не знаешь Клотти. И это неважно. Она всё равно сюда не придёт. Она ни разу не пришла.

Бернар зыркнул на старика с искренней злостью. Да что за чёрт?! Сколько можно-то?! Но он нашёл в себе силы сдержаться и улыбнуться:

– Мы её приведём. Оставь это нам. А ты не морозь нас, а сделай статую… Сколько на неё нужно дней?

– Надо посмотреть на камень, подумать… – проговорил ваятель, подбирая с пола шапку и направляясь к выходу. – Думаю, к утру будет готово.

– Любопытно посмотреть, – с сомнением протянула гнома.

Оддбьорг притронулся к камню ладонями. Он долго его щупал, гладил, постукивал молоточком, а порой просто разглядывал – кюнстнер проникал умом в его плоть, пронизанную змеевидными жилками. Он мыслил его неторопливую, невозмутимую сущность. Так он провёл всю ночь.

Мальтеорус тем временем сгорал от лихорадки. Бернар и Нисса спали попеременно, ухаживая за ним: отпаивали отварами, кутали в спальный мешок, из которого эрудит в бреду пытался спастись, и следили за очагом, еле гревшим их в трёхсотлетней мерзлоте.

Алхимица произнесла не одну молитву, упрашивая Хютера очистить тело Ганса от хвори, но понимала, что во мраке ночи Солнцеликий бессилен помочь. Оставалось лишь надеяться, что Ганс протянет до рассвета.

Глава, в которой еще теплится надежда

Счастье есть материя наиболее хрупкая, потому супругам следует денно и нощно трудиться в заботе друг о друге, дабы ненароком его не разбить.

«Проповеди», Аристерафеус

Ганс очнулся в кромешном пещерном мраке и сразу понял, что нужно бежать. Ярла вейдхеллей тянула за ним свои хитиновые лапы. Но чем отчаяннее магус пытался увернуться, тем отчётливее осознавал, что не может двинуться с места. Силясь понять, что мешает ему убежать, эрудит осмотрел себя. Ну конечно! Он угодил в гигантскую паутину.

Ярла вейдхеллей подползала. Только тут Ганс ясно увидел, что это никакая не ярла, а Нисса, которую он своим опусом превратил в гигантского жука. Верхняя часть туловища была гномьей, но постепенно переходила в насекомое брюшко с шестью лапами.

– Ну и дурак же ты, Ганс! – прошипела алхимица.

Впереди появилась большая тёмная фигура. Три членистых ноги, бочкообразное туловище без головы – это был Вмятина, исковерканный