Вредный дед - Михаил Северный

понаставляли этих коробок, как кубиков, другие не запирали выходы на крышу, а третьи за детьми не следили. Ну а мы после школы проникали туда, куда даже взрослым желательно не являться, и бегали там: играли в прятки, ещё не курили, но смотрели карты с голенькими тётями и бросали в людей презервативы, наполненные водой. Хорошо, что не кирпичи — Бог миловал.

Давно это было, но помню, как сейчас: Лёшку, Пашку, Илью. У девчонок мозгов хватало не рисковать жизнью, но и нас не сдавали.

Когда толпа школьников — хоть и осторожно — ходит по крыше, жильцы пятого этажа рано или поздно услышат, поймут и как минимум разозлятся: вызовут полицию, потом — родителей, напишут штрафы, будут ругать перед всем классом каждого по отдельности и всех вместе. А может, будет ещё хуже.

— Ты слушаешь?

В тот день нас было трое: я, Илья и Пашка. Уж и не помню, зачем мы туда полезли, но точно знаю — это было после школы. Помню тяжесть рюкзака на спине, помню, как постоянно развязывались шнурки у Пашки. А так у него не слушались только школьные ботиночки. Так что да, после школы мы полезли на крышу дома твоего… на крышу дома моего…

Пацаны легли у края, вниз смотрят, охают радостно и придерживают рукой водный снаряд, который успели под школьным краном наполнить и сюда незаметно через полгорода протащить. А я близко не подхожу — вызвался рюкзаки стеречь и за входом на крышу поглядывать, чтобы никто не зашёл. Тогда это называли «стоять на шухере», не знаю, как сейчас.

— Давай, — говорит Илья. — Вон дядька идёт, лысый. Давай прямо по лысине! Как хлопнет — и вода во все стороны!

— Не могу! — кричит Пашка и визжит от удовольствия и возбуждения. — Не попаду! Он быстро шурует!

— Давай я! — тянет руки Илья. — Давай, трус!

Пашка смеётся:

— Нет, моя очередь сегодня!

— Так бросай по лысине! Уйдёт!

Он шуточно толкает друга, и тот смеётся и кричит от страха одновременно. Я представляю яму там, за краем, и словно ветер продувает спину — такой мороз пробирает. Невольно делаю шаг назад, чуть ближе к середине крыши. Я не трус, просто воображение яркое. Как представлю, что Пашка скатывается от неудачного движения, цепляется пальцами за рубероид, ищет опору, но не удерживается… Лопух рвётся, и в глазах у Пашки — понимание того, что сейчас будет. А я сажусь на задницу, руками цепляюсь за поверхность. Желудок булькает, как при качке, и пюрешка вместе с котлеткой ищут выход наружу.

— Ушёл. Начинаю поиски новой мишени.

— Дурак. У тебя пять минут, и я забираю снаряд — всех интересных пропустишь, мазила.

Пока не заметили моей глупой реакции, и пока они спорят, я поднимаюсь и потягиваюсь вверх, но моментально опускаю руки, на секунду представив, на какой высоте нахожусь. Зачем стремиться ещё выше? Быстрее бы они уже скинули последнюю бомбу — и можно было разбежаться по домам. Там меня под кроватью ждут гантели — ещё полгода занятий, и мышца на бицепсах будет как у героя боевиков. Ну или хоть чуть-чуть похожая. Девчонкам такое нравится. Даже тем, кто сейчас делает вид, что не знает тебя. Качков любят все.

Тем временем поиски мишени продолжались. В обычных сорокалетних «старух» кидать было скучно — эти громко охали, потом смотрели вверх и, грозя кулаками, что-то кричали, звали на помощь. Смешно, но опасно — эти снайперы могли запомнить, могли узнать, кто балуется, и вызвать полицию не поняв юмора. В простых дядек тоже нельзя — потому что эти, если не пьяные, то очень быстрые: бежали к подъезду и неслись по ступенькам вверх. Пару раз еле-еле удалось унести ноги. А как-то один дядька побежал вправо, а его друг — влево. Повезло, что Санька жил на четвёртом и как раз был «наказан» — удалось спрятаться и пересидеть.

Это Пашку с Ильёй только раззадорило, а я не мог друзей бросить, да и скучно без них. Бомбёжки с крыш продолжались и позже. Когда мы наконец завязали, даже местная газета об этом написала: «Таинственные хулиганы на крышах города. Куда смотрит полиция?»

— Ты слушаешь, напарник?

— Угу.

— Ладно… О чём это я?

В итоге в тот день они выбрали цель — и поверь, я был против. Я никогда бы не выбрал.

— «Цель найдена!» — продекламировал Илья и высунулся так, что, если бы дать ему хорошего пинка, он мог бы взлететь и расправить руки над воздушной бездной, как маленький вредный самолётик. — «Нацистка Эльза в жёлтой коляске под видом ребёнка перевозит секретные планы Гитлера! Приказ номер сорок девять, точка тринадцать — ликвидировать!»

— Ю-ху! — обрадовался Пашка. — Ликвидировать фашистского выкормыша! Изо всех орудий! Огонь! Точным попаданием! Прицел десять-тридцать четыре!

— Вы чего⁈ — крикнул я, хотя, наверное, это был больше шёпот.

Я и правда хотел крикнуть, остановить их, образумить. Так нельзя. А вдруг он попадёт? А вдруг малыш испугается до смерти?

Но тут — скрип из-за спины. Такой знакомый, ржавый скрип. И звуки «топ-топ». Будто ещё кто-то, кроме нас…

Я медленно, как в болоте, развернулся и увидел выход на крышу. Увидел, как за откинутый люк взялась рука для упора, как снизу появилась лысая голова, красная на макушке, будто в кипяток макнули. Потом — злые глаза в очках. И вторая рука взялась с другой стороны. Крыша будто рожала этого злого дядьку.

— ШУХЕР!!!

3

— И что дальше было?

Я даже вздрогнул от неожиданности и вернулся из реальности воспоминаний в реальность виртуальную. Рыжий молодец смотрел на меня во все глаза, а казалось бы — вот тебе и «не слушает».

— Интересно?

— Ну да. Мы в детстве тоже всякой ерундой занимались, но чтобы презервативами в людей кидаться с крыш — пожалуй, нет.

— Так интересно или нет?

— Ну, раз вы сейчас здесь и лет вам не десять, а в разы больше, то ничего страшного тогда не произошло. Просто разговор ведь про страх был — интересно, как выкрутитесь.

— Вот именно. Страх он бывает разный: бывает непреодолимый, а иногда удаётся