Сталь и пепел - Дмитрий Ворон

операции. Теперь у меня за пазухой лежали не просто наблюдения за пустой дорогой, а карта с таинственной отметкой и знание о том, что леса барона Хертцена кишат не только врагами, но и своими же крысами с волчьими печатями. И еще — тяжелый, отливающий холодным металлом взгляд золотых глаз, который я не мог выкинуть из головы.

Я шел не спеша, максимально используя световой день, но выбрав маршрут сложнее и длиннее. Нужно было время, чтобы отлежались впечатления, улеглась в голове картина поляны смерти и факт немой защиты в ту ночь. Логика требовала жесткой, однозначной оценки: существо представляло собой дополнительный, непредсказуемый фактор риска. Его следовало избегать, а в случае агрессии — ликвидировать, используя знание его раны и возможной слабости.

Но логика молчала, когда я выходил на очередной пригорок и краем глаза улавливал движение в гуще молодого ельника слева, метрах в пятидесяти. Не вспышку цвета — маскировка у него была безупречной. Скорее, сбой в картине мира. Будто тень между деревьями вдруг обрела плотность, сместилась и снова замерла. Он был там. И следовал за мной.

Первая реакция — немедленная остановка, оценка угрозы, подготовка к контакту. Я замер, рука легла на рукоять ножа. Но из чащи не донеслось ни рыка, ни шипения. Только тишина, чуть более напряженная, чем обычно. Я ждал пять минут. Движение не повторилось. Я сделал вид, что ничего не заметил, и пошел дальше, резко сменив направление, уходя в бурелом. Следующие полчаса я потратил на отточенные приемы сброса слежки: петлял, проходил по каменным плитам ручья, замирал в засаде, слушая. Ни звука. Ни одного признака.

Но когда я вышел на старую звериную тропу, чувство присутствия вернулось. Оно висело в воздухе, не как угроза, а как факт. Как давление атмосферы перед грозой. Он снова был где-то рядом, держась на почтительном, но постоянном расстоянии. Не преследователь. Эскорт.

Мысль была настолько абсурдной, что я едва не фыркнул. Эскорт? Меня? Раненого зверя, которого я вытащил из ямы, а он, в свою очередь, возможно, спас меня от патруля? Это звучало как дешевая сказка для пастухов у костра.

Однако факт оставался фактом: я был жив, невредим, и невидимый страж не проявлял враждебности. Война, даже тихая и теневая, строилась на использовании всех доступных ресурсов. А этот ресурс был уникальным.

К полудню я вышел к небольшой, быстрой речушке — притоку той самой реки, у которой мы несли дозор. Рыба здесь была, голод давал о себе знать, а сухари из запасов нужно было беречь. Я потратил час, соорудив примитивную запруду из камней и веток и выжидая, когда в ловушку заплывет серебристая, пусть и мелкая, добыча. Пока я занимался этим, чувство наблюдения не исчезало, но и не усиливалось. Он ждал.

Я поймал трех небольших, но жирных хариусов. Развел крошечный, почти бездымный костерок в ямке между камней, испек двух из них на раскаленных углях. Третий, самый крупный, остался лежать на свежих листьях. Я съел свою порцию, тщательно выбрав кости, и упаковал снаряжение. Поднялся, сделал несколько шагов от костра, затем остановился. Не оглядываясь, я кивнул в сторону оставшейся рыбы, лежащей на листе у воды, и скрылся в лесу, не дожидаясь реакции.

Шел я дальше уже в другом ритме. Не пытаясь скрыть свой след с маниакальной тщательностью, но и не оставляя очевидных знаков. Просто шел, время от времени меняя темп, проверяя, сохраняется ли контакт. Сохранялся.

Вечером история повторилась. На этот раз добычей стал заяц, попавшийся в силок, который я поставил еще по пути сюда. Я разделал тушку, освежевал, часть мяса нанизал на прут и закопал в угли. Запах жареного мяса разнесся далеко. Я съел свою долю, а вторую, большую и сочную заднюю ляжку, оставил на плоском камне у потухающего костра. Снова кивок в пустоту леса. Снова уход.

На этот раз, отойдя на безопасное расстояние и забравшись на дерево для ночевки, я позволил себе наблюдать. Терпение было вознаграждено. Через десять минут после моего ухода из зоны костра из-за ствола векового дуба выскользнула тень. Не черная туша ночного кошмара, а гибкий, струящийся силуэт в последних лучах заката. Он был огромен, но двигался с грацией, полностью отрицающей его размеры. Подошел к камню, обнюхал дар длинным, изящным носом. Его золотые глаза, холодные и невыразительные, мельком блеснули в мою сторону — он знал, что я смотрю. Затем острые, но не звериные, а скорее хищно-утонченные зубы сжали мясо. Он не стал есть на месте. Взяв ляжку в пасть, он развернулся и бесшумно исчез в сумерках, унося мою «дань».

Это был не акт подчинения. Не благодарность раба. Это был ритуал. Обмен. Я предоставлял ресурс — еду. Он предоставлял… что? Немое сопровождение? Защиту? Пока что — только само присутствие. Но в этом мире, где каждый куст мог скрывать врага, сам факт, что с одной стороны тебя прикрывает нечто, способное одним рыком обратить в бегство троих солдат, уже имело ценность.

Так родился договор без слов. Не между хозяином и питомцем. Между двумя хищниками, случайно оказавшимися на одной тропе и признавшими потенциальную пользу друг друга. Он не лежал у моих ног. Не позволял касаться себя. Он существовал параллельно, в своей собственной, дикой реальности, лишь изредка пересекающейся с моей в точках обмена — пищей и молчаливым признанием.

На третьи сутки пути, когда стены лагеря уже должны были вот-вот показаться сквозь деревья, он появился в последний раз. Я остановился на краю поляны, чтобы попить и проверить по солнцу направление. Он вышел на противоположный край, на мгновение став видимым — мощный, изящный контур на фоне яркой зелени. Его шкура уже не казалась такой тусклой, рана, если и не затянулась, то хотя бы перестала смердеть магической гнилью. Он смотрел на меня своими нечеловечески умными глазами. В них не было ни дружбы, ни привязанности. Было признание. Признание равного. Существа, которое тоже умеет выживать, держать слово (пусть и не данное вслух) и платить по счетам.

Я медленно кивнул ему, как равному. Как союзнику на поле боя, с которым не нужно лишних слов. Он ответил тем же — едва заметным движением головы, больше похожим на сбрасывание назойливой мухи, но я понял. Потом он развернулся и растворился в лесной чаще, будто его и не было.

Я стоял еще минуту, глядя на пустое место. Внутри было странное, непривычное чувство. Не теплое. Холодное, как сталь. Но твердое. Уверенность. На этой земле, в этой войне, у меня появилось нечто