Молот Пограничья. Книга IV - Валерий Пылаев

был покрытый ржавчиной орнамент на поясе, но и там древний мастер, создавший машину войны, остался верен себе, и вместо угловатой, однако не лишенной сурового изящества рунной вязи, изобразил череп.

Будто хотел сказать: волот умеет нести смерть — и ничего кроме. И чем дольше я рассматривал склонившийся над нами железный скелет в доспехах, тем больше убеждался, что пробуждать ото сна эту машину мне не хотелось совершенно. Чтобы с ней ненароком не проснулось и то, что когда-то видели пустые глазницы шлема Руевита.

И видели не так давно, чтобы успеть забыть. Брони на металлических ребрах осталось так мало, что я даже в полумраке сарая смог разглядеть под пластинами чуть ли не все внутреннее устройство древней машины. Подставки для ног располагались где-то в метре над полом, чтобы колено человека внутри оказалось как раз на уровне сустава гигантской конечности. Голова и плечи… ну, допустим, оператора волота выходили бы под шлем и без труда помещались там целиком.

С руками явно было сложнее — даже без кистей и пальцев они у Руевита казались чуть ли не вдвое длиннее человеческих, и я мог только догадываться, как именно их движения синхронизировались. Наверняка древние умельцы каким-то образом завязали все на магию жив-камня, ведь даже без защитных пластин несущая конструкция волота весила столько, что я едва смог бы ее сдвинуть, а в полной броне не ступил бы и шага.

— Вот сюда, получается руку суешь. И с другой стороны то же самое.

Горчаков поковырялся где-то чуть выше локтя Руевита и извлек на свет оплетенную трубками и проводами перчатку из кожи. Огромную — наверное, где-то мне по плечо. Я осторожно взял ее и пробежался пальцами по тугим жгутам, идущим сначала к электронному блоку где-то в районе ключицы, а оттуда, похоже, вниз — к центральному блоку.

Что-то подобное я видел и во внутренностях Святогора. С той только разницей, что его явно делали раньше. Может, на сотню с небольшим лет, а может, и на все триста — в те времена, когда местные умельцы еще не растеряли драгоценное наследие Древних. В моем волоте многослойные чары соседствовали со сложнейшими схемами, и запчасти, которые снимали с автоматонов и ставили уже позже, заменяя поврежденные блоки, нисколько не меняли сути машины. Даже пережив сотни битв и ремонтов, Святогор оставался самым настоящим произведением искусства.

Здесь же все было куда проще. Надежно, но топорно и грубо. Чуть ли не вдвое меньше подвижных сочленений, минимум проводов и прочей сложной начинки. Там, где создателям Руевита не хватало фантазии, они с лихвой компенсировали ее упрямством и толщиной металла. И если Святогор был клинком работы настоящего кудесника молота и наковальни, то его младший брат получился скорее похожим на булаву, изготовленную на коленке из кое-как обструганной дубины и пары дюжин гвоздей. Тоже опасную и смертоносную, однако пригодную разве что лупить с размаха, но уж точно не фехтовать.

Впрочем, общий принцип работы систем у обоих волотов наверняка был почти одинаковый.

— Значит, подшлемник, две вот этих штуки — и все. — Я осторожно повертел в руках болтавшуюся на проводах перчатку. — И как управлять такой машиной?

— А ты думал, там внутри руль с рычагами? — усмехнулся Горчаков. — Как бы не так, Игорь. Поумнее нас люди делали. Чары такие, что даже профессор твой не разберется.

Я не стал спорить. При всех своих научных познаниях, Воскресенский едва ли хоть что-то смыслил в технологиях Древних. А те, кто столетия назад создавал волотов, были одновременно и инженерами, и кузнецами, и магами, и еще Матерь знает кем. Поэтому и справлялись с работой, на которую современные мастера могли разве что равняться.

— Там же не в проводах все дело, — продолжил Горчаков. — А в жив-камне и в самом железе. Говорят, у каждого волота свой характер. И если не примет человека — то и служить не станет, хоть ты его на части разбери.

— Да уж, — усмехнулся я. — Норовистые машины.

— Норовистые, верно говоришь. Дорогие, сложные — поэтому их и не осталось, считай. В Орешке на казенном довольствии одна была… Может, и сейчас еще ржавеет там где-нибудь. Без дела стоит, а лет семь назад работала, помню. — Горчаков на мгновение смолк, вспоминая что-то. — А потом офицер, который на ней ходил, в отставку вышел. И все. Других волот так и не принял.

— А это как, Ольгерд Святославович? — на всякий случай уточнил я. — Не принял… Вообще не работает?

— Ну… Включиться, наверное, включится. — Горчаков пожал плечами. — Только слушаться нормально не станет. Может, руки откажут. Или ноги. Или наоборот — сам абы куда пойдет. Жив-камень-то большой у него в груди стоит, могучий — считай, как сердце настоящее. Еще попробуй пойми, кто кого подчинит.

Я тут же вспомнил, каких усилий мне поначалу стоила возня с фамильным алтарем в подземелье Гром-камня. Там чары наверняка были еще сложнее и круче, чем в Святогоре, но они хотя бы обходились без модулей таежных автоматонов и полутонны металла.

— Зато если почувствуешь машину — это уже не работа, а песня. Говорят, прямо как вторую кожу надел — ни веса не чувствуешь, ничего. И видно все вокруг. — Горчаков мечтательно улыбнулся. — Куда там обычным доспехам. Одно слово — магия!

Звучало все и правда любопытно… правда, пока только в теории. Если старик ничего не приукрашивал, управление волотом не подразумевало наличия каких-то особых талантов или знания, и даже опыт в этом деле значил куда меньше самого обычного везения. Все решал всемогущий случай. И, конечно же, воля жив-камня и магии внутри боевой машины.

Примет — или не примет.

— Ольгерд Святославович, а вы… — осторожно проговорил я, снова касаясь холодного металла. — Вы сами — пробовали?

— Да если бы. — Горчаков с явно тоской вздохнул. — Руевита отец-то в последний раз включал еще до того, как я родился. А потом не уже не до того было — совсем плохо дела пошли. Сначала неурожай четыре года подряд, потом мать заболела. Пытались лечить, в Москву возили… Не помогло. Померла. Восемь лет мне тогда было.

Дальше старик ничего объяснять не стал, но я и без этого понял, куда подевался жив-камень из железной груди волота. Видимо, такая участь ждала все древние машины. Преданные, могучие и смертоносные, но слишком дорогие и сложные, чтобы выжить в эпоху пороха и бензина.

Как и Святогор, Руевит лишился сердца. За жив-камнем последовали и кресбулатовые пластины, и все, что стоило хотя бы рубль. Остались только бесполезные уже провода и зачарованные железки, которые не отважился купить