Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

Рот вдруг наполняется слюной. Умбра вспоминает, что ничего не ела четверо суток. Только воду пила и настойку, от которой её вывернуло. Неудивительно, что желудок ждёт нормальной еды. Он, бедный, ещё не понял, за что его наказывают.

Убедившись, что доктор занят порошками, она наклоняется и подбирает с тарелки несколько зёрен. Языком и губами. Бесполезные руки держит на коленях.

Кислый сок взрывается во рту. Умбра морщится в первый миг, глотает зёрна поспешно, разжёвывая вместе с косточками. Вкусно. Хочется ещё. Но перед ней опускают стакан.

– Не торопись, пить залпом не обязательно. Если на дне будет осадок – размешай.

Доктор садится чуть поодаль. Умбре совестно: в её присутствии он не может снять маску и поесть. И вместе с тем хочется как можно дольше оттянуть момент, когда снова настанет пора возвращаться в подвал.

Придерживая стакан обеими ладонями, она выпивает до дна, почти не делая передышек. Жмурится, смакуя на языке сладко-кислый привкус.

– Спасибо.

Луас кивает.

– Посмотрим на реакцию. Возможно, завтра сможешь поесть. Запасов мало, но я смогу достать. Хлеб в городе – сейчас большая редкость, не говоря уж о чём-то другом.

Он отворачивается. Про дела в Клифе лучше спросить в следующий раз, тем более что Умбра чувствует, как нарастает усталость. В горле саднит, глаза слипаются.

– Это толчёные таблетки? То, что вы добавили?

– Антибиотики природного происхождения, – поясняет он. – Иногда даже плесень и черви, производящие полезные ферменты, могут оказаться полезны. Продукты их жизнедеятельности способны бороться с инфекцией на клеточном уровне.

– Мне станет легче?

– Не могу обещать, – голос кажется усталым, измотанным.

Умбра понимает, что пора. Она встаёт, слегка пошатываясь, но доктор её опережает, спускаясь первым: не поддерживая, но готовясь подхватить её внизу, если оступится. Пятнадцать ступеней и тридцать шагов – по два на каждую.

Она забирается под одеяло, колючее и пахнущее болезнью.

– До завтра, доктор, – говорит Умбра. – Это не ваша вина.

Он замирает на лестнице, натянутый как струна. Плечи напряжены. Думает, что ответить. И как. Пустые обещания и подбадривания Луасу претят, а уйти молча кажется грубым.

– Постарайся уснуть.

Люк со стуком опускается.

Умбра закрывает глаза. Внутри живёт так много вопросов, что в голове становится тесно. Ещё жарче, чем прежде.

Он решил, что она говорит о себе, а она о Латунном квартале. О написанном белой краской слове «Карантин» на воротах. О «тупоголовом стаде, нарушающем запреты».

Занятно, что судьба свела её с приезжим врачом. С тем, кто вынужден скрываться и прятать лицо, потому что весь город его ищет – не как спасителя, а как убийцу. С человеком, чьё имя вовсе не Альтред Луас. Во Внешнем и Внутреннем кругах его называли Врагом.

Теперь он Беглец.

СТРАНИЦА ДВЕНАДЦАТАЯ. Брат

21 день Заката, 299 г. от ВП

Остров Ржавых Цепей, Лазурный квартал

Скат плохо знает Внутренний круг: он ориентируется по наитию, каким-то животным чутьём выбирая проулки и сокращая расстояние от храма до площади Висельников. Нутряки зовут её Ярмарочной, но раньше там проводились казни на потеху толпе. Верёвочная петля, изображённая неизвестным художником, красуется на стене дома из красного кирпича – того же цвета, что и стены Крепости.

Он не сомневается, что Сом распознает сигнал в звоне колокола.

Площадь была единственным местом, куда они пробирались дважды в год: на праздники Жнивья и полуденного солнцестояния, когда горожане примеряли причудливые маски, а гиены ослабляли бдительность и многое спускали с рук. Выручки после этого хватало на пару месяцев. После одного из крупных уловов Умбра подарила ему серьгу, которую Скат больше не снимал. Есть вещи, которые не стоят денег, или жемчужин, или сапфиров. Они не имеют цены.

…и берутся из ниоткуда в Лазурном квартале. Так далеко от Девятого моста, где Скат и Умбра должны были встретиться в день, когда подняли мосты, что он не верит глазам.

Замирает, спотыкаясь, словно налетел на невидимую преграду.

Опускается на одно колено и поднимает медное украшение. Серьга ждала его в щели между камнями на мостовой – похожая на его собственную, как две капли воды, только холодная на ощупь. Снежно-ледяная. И с царапиной, которой раньше не было.

Скат сглатывает. Это ничего не значит.

Его мир не рушится прямо сейчас, и слёзы, запертые глубоко внутри, не сжимают удавкой горло.

Он должен идти вперёд. Без него остальные не выберутся с острова.

Он не должен думать. Иначе попросту разлетится на куски.

В одном из переулков он слышит звон стекла, но не сразу обращает внимание: слишком много звуков наводнило Клиф этим утром. Слишком сильная боль бушует внутри.

Настойчивый дребезг повторяется: дзынь, ещё раз, пауза, и снова…

Будто кто-то прервал их кодовый шифр: раз-два, раз-два-три… Или показалось?

Скат запрокидывает голову, обводя взглядом окна домов. Одна из створок на втором этаже распахнута и качается, но в проёме пусто – никого. Только россыпь осколков оседает на булыжниках, а в груди колышется тревога, от которой сердце бьётся чаще.

Перед тем, как выйти на площадь, Скат оборачивается. Дом с черепичной крышей подмигивает ему разбитым глазом.

☽ ✶ ☾

Нура придерживает Карпа, не позволяя ему упасть, пока Сом старается за двоих, идя последним. Его очки запотели: на стёклах виднеются капли крови молодого жандарма, который стрелял наугад – и остался лежать там, в тупике. За широким ремнём виднеется рукоять револьвера.

Втроём они чудом спускаются с заграждения. Ёршик охает. Горчак недобро цокает языком при виде намокшего рукава Карповой куртки.

– Скверно.

– Я могу идти сам… чего вы, – выдыхает раненый, – не по колену же.

– Помолчи, шутник. – Сом закидывает его руку себе на шею и стискивает зубы. – Порядок такой: Горчак, дуй до Висельной площади. Если Скат там – встречаемся у колодца, если нет…

– Нам нужно укрытие.

– Верно. Идём к ратуше.

Все таращат глаза. Карп издаёт сдавленный смешок и заходится кашлем.

– Хочешь, чтобы нас всех… прямо там?

– Это мы ещё посмотрим. – Сом переводит взгляд на Горчака, и тот срывается с места. – И вообще: сказано тебе, прикуси язык. Хотя бы на пять минут. Не торопись, иди как можешь.

– Под веселый свист снарядов…

– Никса, Ёрш, – очки Сома сверкают, ловя отблеск фонарей, – держитесь рядом.

– Ты прости, Веснушка, – Карп говорит уже тише, – за башмак.

– Вели ему заткнуться. Может, тебя послушает.

Нура касается руки Карпа: он всё понимает без слов. Дальше идут в сумерках – светлеющих, редких, – и Нура больше не боится. Вернее, не