Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

Она задумывается, стоит ли говорить о догадке. О том, как все нити сошлись в одну: от рассказа Эулы в день Жнивья до этого момента. Кем он был, этот приезжий чужак? Действительно ли знатным человеком, сыном герцога из Веретты?

По сути, она ничем не рисковала: Умбра нужна ему. Даже если в роли подопытной крысы. Он не станет причинять ей боль. Странно, что эта мысль вообще возникает в голове, как отголосок прежней Невены, выросшей с дядькой. В то время она знала, что некоторые вопросы стоят слишком дорого, и потому держала их при себе.

– Пойдём внутрь, – он первым нарушает молчание, – скоро будет дождь.

– Я хочу остаться, – говорит она тихо. – Хочу дождь.

Дождь питает землю. Он пахнет свежестью и жизнью. Чистотой.

– Опасно. Холодает. Твой иммунитет на нуле, Умбра, я не хочу рисковать. То, что тебе сегодня легче, – большой шаг вперёд. Давай не будем отступать.

Она слушается и уходит на кухню. Вместо сока сегодня молоко – свежее, с пенкой. Умбра обнимает пальцами стакан, прежде чем сделать глоток. Кажется, вот-вот заплачет.

– Пей.

Она пьёт, постукивая зубами о стеклянный край. К вечеру её снова начинает морозить.

Пока они сидят за столом, Луас рассказывает о доме, отвечая на те вопросы Умбры, которые не касаются напрямую его прошлого. Оказывается, в заброшенном жилище не две комнаты, как она решила вначале, а три, не считая её подвальной обители.

Здесь жила не бедная семья, но, скорее всего, старики. В доме не ощущается присутствия детей. Напротив, пахнет ветхостью. Парадный вход, который для Умбры остаётся запертым, ведёт к Сапожной улице – между Вторым и Третьим мостами. Бирюзовый квартал – один из самых старых в Клифе, тесный, оттого и дворик такой крохотный, зажатый в клетке стен.

– Он глухой, – заявляет Умбра.

– Кто?

– Ну, дом. – Она отвечает как-то по-ёршиковски, с его извечным «ну». – Не отзывается. Совсем.

Даже по ночам, когда Умбре плохо, трещины скалятся молча и безучастно. Пустой дом, без души. После Крепости ей тут страшно. Всё равно что бессловесному в глаза заглядывать.

Крепость другая. Она всегда дышала, встречала её мягким скрипом, вела вдоль коридоров – не наобум, а именно туда, куда нужно, даже если она не знала, в чём именно нуждается. Не давала заблудиться, но могла развлечься – поиграть, подстраиваясь под юных жильцов и их забавы. Подпевала сквозняками Карпу. Выплёвывала камешки для Ёршика. Отдавала Умбре якоря, которые они собирали вместе с Сомом.

Дарила пристанище духам. Они тоже были частью её сути. Соня приходил по ночам к Ёршику, Плеснявка буянила в колодце, Улыбака отражался в стеклянных дверцах и зеркалах, а зловещий Офицер не давал им сунуться в западное крыло – самый жуткий из всех обитателей Крепости.

Мёртвых и живых в ней поровну, а когда-то было больше: сотни историй, ранений, боли, потерь… Наверное, оттого в бывшем госпитале так гулко и живо.

Здесь же – пустота.

Дом будто окаменел: не возражает против незваных гостей, но и не радуется. Дерево и камень – ни намёка на чувство.

– У вас есть семья? – спрашивает она вдруг, глядя в круглые линзы.

– Как у всех. Отец, старшие братья в Веретте. Они… как бы помягче выразиться, не разделяют моё увлечение естественными науками.

– А жена, дети?

Луас качает головой:

– Нет, и это к лучшему.

– Почему?

– Как ты думаешь?

– Вот опять!.. Опять вы так делаете, – бросает она с укором, – хотите, чтобы я отвечала, но я вас совсем не знаю. Если скучно со мной – не сидите рядом, идите делом займитесь, а меня заприте в подвале. Или не запирайте, всё равно не выйду.

Умбра чувствует: внутри будто заслонку сняли, и слова льются, льются… Крошево царапает в горле, с каждым словом всё больнее. Наконец, замолкает и кашляет: сухо, надрывно, сгибаясь пополам. Вытирает губы шершавым бинтом. Смотрит на доктора, который сидит не шевелясь. Не уходит.

– Мне жаль, Умбра, – произносит ровно и спокойно.

Может, правду говорит, ведь мог не заботиться о ней, оставить в Хребте, и никто бы не узнал; мог искать не лекарство, а пути побега, чтобы выбраться с острова и выжить самому… А может, это просто слова, как «спасибо» и «пожалуйста», которые принято говорить из вежливости. Всего лишь норма этикета.

– Мне жаль, – продолжает он своим глубоким, приятным, если вслушаться в тембр, голосом, – что ты застряла здесь, со мной. Я совру, если скажу, что разделяю твои чувства. К счастью для нас обоих, я не семнадцатилетняя девушка, потерявшая друзей и заражённая смертельной болезнью. Мы не лучшая компания – я и ты, здесь, под крышей чужого дома, – но мы нужны друг другу.

– Да, я помню. Доверие.

– Именно так.

– Мне сложно вам доверять, доктор. Зачем вы убили судью? – Пустой стакан из-под молока кружится на столе, задетый перебинтованными пальцами. – Вас же из-за этого ищут жандармы? Поэтому вы здесь, а не в Лазурном квартале?

Она бьёт метко в цель, без промаха.

Ей нужно знать. Прямо сейчас.

– Зачем вам сердце?

В кухне гаснет лампа.

Умирает свет.

☽ ✶ ☾

13 день Рассвета, 298 г. от ВП

Остров Ржавых Цепей, Крепость

– Убери свечу, – отмахнулся Ёршик, когда она заглянула к нему в комнату. Он сидел на краю кровати, босой, лицом к окну. Одеяло пенилось волной, скомканное в изголовье.

– Ты чего? Увидел что-то?

– Пока нет, – ответил серьёзно. Он только что переехал в новую комнату: они с братьями полдня расчищали её в восемь рук. Получилось хорошо: просторно, чисто. Немного пусто, но, зная, Ёршика, Умбра не беспокоилась. Натащит разного добра – не успеют и глазом моргнуть.

Сначала Малой спал в большой двухместной палате, рядом с Карпом, а потом заявил, что тот постоянно ворочается во сне и свистит через левую ноздрю.

«Ложь и клевета! – Обвиняемый не остался в долгу. – Из нас двоих не я жру горох и отравляю воздух по ночам».

Так и разошлись полюбовно. Ёршик решил, что ему пора становиться взрослым, самостоятельным и ответственным человеком, но Умбра всё равно решила заглянуть – проверить, не одиноко ли ему. Пожелать спокойной ночи. Вдруг попросит рассказать продолжение сказки. Но вместо этого…

– Погаси. В эту игру нужно играть в темноте.

– А мы играем?

– Ну да. Садись рядом, если хочешь.

Умбра задула огонёк и замерла напротив окна. Весенняя ночь была светлой, и силуэты голых яблонь танцевали на фоне неба.

– Какие правила? – шёпотом спросила она, будто боялась спугнуть, нарушить хрупкое доверие.

– Закрой глаза. Потом представь