Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

В нём что-то царапает, не даёт доверять безраздельно. Он как луковица в своих одеждах, только не снаружи, а внутри. Если снять верхний слой, под ним наверняка обнаружится следующий, и дальше, дальше… Больше всего Умбра страшится увидеть гниль внутри.

– Что было потом, после приказа о Латунке?

– Судья известил меня о своём заражении. Видишь ли… На твоём месте должен быть он. Только не здесь, а у меня дома. Там, наверху, – он дёргает подбородком, – где остались все записи, оборудование – те крупицы, на которые мне дали разрешение. Всё, что я привёз с собой.

– В смысле…

– Он просил об экспериментальных методах лечения. Понимал, что вместе мы можем совершить прорыв. Не терял ясности мысли даже после дурного известия… Судья был достойным человеком.

– Его нашли в собственном кабинете, – Умбра пытается вспомнить все детали из рассказа Эулы, – без сердца.

– Да. – Долгий выдох под маской. – Заражённый орган действительно взял я. Не пугайся, я не убийца-потрошитель. Он уже был мёртв к тому моменту, когда я прибыл с первой порцией лекарства. Кто-то меня опередил.

– Но зачем?! Кому понадобилось?..

– Не знаю, Умбра, я не уверен. Слишком плохо знаю членов Совета, чтобы утверждать. Не все были довольны моим приездом в Клиф. Не все поддержали судью в его решениях. Полковник Ротте до последнего не соглашался с тем фактом, что мы столкнулись с эпидемией… и вот к чему это привело.

Луас поднимается со стула, меряет шагами тесную кухню, разминая плечо, пока Умбра, ошарашенная, смотрит в одну точку на стене: маленькое пятнышко – как чёрный ожог на древесной коже дома.

– Откуда, кстати, подробности? Сомневаюсь, что об этом успели напечатать в газетах, да и не стали бы.

– Подруга передала, – отвечает честно. К чему скрывать? – Слухи по Клифу расползаются быстро. Знаете про Удильщиков?

– Знаю. Немногое.

– И я немногое. Но Змеевы сыны повсюду, руки у них длинные и уши большие.

Луас кивает.

– Иногда это на руку.

– Что вы сделали с сердцем? И… почему?

Она спрашивает спокойно, будто воображение не рисует доктора с окровавленным скальпелем в руке. Нужна большая сила, чтобы вскрыть человека. Нужен ум, который позволит распорядиться телом покойного.

– Мне требовалась кровь. – Он отвечает медленно, подбирая слова. – Кинвар был мёртв не более десяти минут к моему приходу, но смерть наступила за секунды.

– Горло?

– Да, сонная артерия. Видишь ли, болезнь затрагивает все органы, так или иначе. Поражает мозг, но его исследование невозможно. Если пациент доживает до четвёртой стадии, у него отказывает сердце. Если я смогу продлить срок… и очистить кровь…

– Значит, вы не смогли?

– Конечно, нет! – бросает он жёстко. – Они пришли в мой дом. Перевернули всё вверх дном, включая записи и инструменты. Взяли под стражу моего помощника. Я не могу вернуться, потому что днём и ночью у особняка дежурят жандармы.

– Вас казнят?

Он усмехается.

– Сначала вернут в столичную тюрьму. Там, очевидно, казнят.

– Вы солгали, да?

– О чём ты?

Луас ощутимо нервничает, будто она отыскала болевую точку под твёрдым панцирем и надавила – пока не сильно, только из желания проверить.

– О медицинской академии, распределении…

– Нет, Умбра. Я дипломированный врач. Бакалавр медицинских наук.

– Значит, должно быть что-то ещё.

– Например?

Они играют в странную словесную игру, двигаясь по кругу. Хотя нет, скорее по спирали. Каждый раз заходя чуть дальше, чем в предыдущий.

– Вы сами сказали: Совет был не рад вашему прибытию в Клиф. Почему?

Его плечи расслабляются.

– Из-за моих политических взглядов.

– Вас отослали?

– Да. – Он потирает переносицу под маской. Должно быть, плотно прилегающие очки оставляют на коже глубокий след. – Видишь ли, не всем по нраву прогрессивные идеи, но семена уже брошены.

– Что это значит?

– Ростки революции пошатнут монархию. Не знаю, увижу ли я их своими глазами, но я не одинок в своём желании.

– Люди погибнут, – говорит Умбра едва слышно. – Как в Латунке.

Возможно, в намерениях Луаса есть справедливость, но люди всё равно будут умирать – за империю или против.

– Это естественный процесс. Конец неизбежен, но каждый сам выбирает путь… Разве ты не хочешь единства? Равенства. – Он поводит рукой, словно рисуя в воздухе круги. – Чтобы Клиф не был разделён. Одним достаётся золото и лазурь, другим – пыль и свинец. Разве это справедливо?

Она пожимает плечами.

– У нас все равны. Если что-то решаем, каждый может высказаться, и его голос будет засчитан.

– У вас… – повторяет доктор, склоняя голову. – Задаёшь мне вопросы, а сама хранишь тайны. Мне было бы интересно узнать про вашу… семью?

– Братство.

– Вот как. Я думал, это слово применимо лишь к монахам. Ты ведь…

– Да, – соглашается Умбра, – сестра. Но разницы нет, я…

Она поднимается из-за стола. Руки дрожат. Во рту пересохло.

– Я прилягу, – заканчивает она. – Голова кружится.

Умбра просто знает: если начнёт рассказывать – рассыплется.

Не выдержит.

☽ ✶ ☾

13 день Заката, 299 г. от ВП

Остров Ржавых Цепей, Бирюзовый квартал

Утро. Вечер. Снова ночь.

Прошло уже больше недели. Часы слипаются, как комочки пены в молочной каше, которой Луас пытается её накормить, но Умбру снова тошнит.

Она больше не сидит у стены, снаружи. Выходит во двор только по нужде. Там ветер холодный и низкие тучи задевают шпиль Рассветной башни.

Гудит колокол. Снова… и снова…

Луас говорит, верующие сходятся к собору – несут свою боль как подношение. В Уделе яблоку негде упасть, и все заражены.

Фанатики принимают хворь как благо – как испытание на пути к спасению и очищению души. Луас не стесняется в выражениях, говоря о сектах, которые множатся на улицах Клифа. Страх и отчаяние искажают веру. Гораздо проще в экстатическом припадке верить в то, что всё не зря и за агонией грядёт вечная жизнь… Но никто не даёт им право распоряжаться чужими жизнями и намеренно разносить заразу, «обращая» близких: родных, детей, стариков – в надежде, что за земные страдания Истинные примут их души в Обители.

Умбра молча слушает. Пальцы лежащих на коленях рук подрагивают. Верхнюю губу стягивает корка от лопнувшего волдыря. В животе урчит. На языке горько.

Она бы не отказалась попасть в Обитель, как те бедняги, потерявшие здравый ум задолго до того, как хворь его отнимет.

«На светлых берегах, в рассвета дымке золотой…» – Ёршик иногда цитировал Увраж, если она просила. Не всё, только интересные и добрые отрывки, не касавшиеся грехов и аскезы. В священной книге – как и в сказках, одинаково ими любимых – были строки, от которых глаза становились