Саат. Город боли и мостов - Дарья Райнер

– Бездна, доктор, – говорит она одними губами. – Бездна-без-дна. Дно одно. Дон-дон-дон.

Голос хриплый и глухой.

– Ты бредишь.

На лоб опускается что-то холодное и мокрое. Гадко. Она стягивает тряпку, но доктор возвращает её обратно.

– Потерпи. Мы с тобой ещё поборемся.

– Мы с вами на дне – одни. Много дней. Сколько?.. День-динь-динь.

В памяти вдруг всплывают глупые стишки: детские считалочки и рифмованные пугалки, которыми делился Ёршик. Некоторые сочинял сам: пытался прогнать Соню, сидящего в углу кровати.

– Даром дам, – твердит она сбивчиво, – но не вам. Вам не дам мой дар.

– Я ничего не прошу у тебя, Умбра. Постарайся успокоиться.

Он сжимает её запястье. Слои перчаток и бинтов. Кожа под ними горит. Умбра мечется по кровати, оставляя на подушке выпавшие волосы.

– Не заслужили. Жили-были, рвали жилы. Ели, пили, крали, врали. Или не были?.. Едва ли.

– Умбра… Посмотри на меня.

Она зажмуривается. Потолок перестаёт качаться.

Губы шевелятся:

– Соль просыпали, ругали. Спали, ели, снова пили. Врать и красть уже не смели. Как проснулись – осмелели. А что дальше?.. Ох, беда ли.

Она чувствует укол. На сгибе локтя становится щекотно. Пляшет огонёк масляной лампы. Тени срываются в безумную пляску.

– Доктор?..

– Я здесь.

– Вы не… – Она сглатывает, чувствуя на языке солёные снежинки. – Не потухайте, ладно?

Ответ она не слышит, Умбру забирает тьма. Баюкает, как маленькую, гладит по голове. Кажется, поёт колыбельную.

Она держит глаза открытыми, но ничего больше не видит.

В груди – там, где положено быть сердцу, – разлилась чернота.

Бездна без дна.

☽ ✶ ☾

17 день Заката, 299 г. от ВП

Остров Ржавых Цепей, Бирюзовый квартал

Дно качается под ногами, как палуба корабля. Свет режет глаза. Жажда. Горячо. Она обжигается и отдёргивает руку.

Звяк. Что-то падает.

Сначала темно, потом ярко.

Алое зарево. Будто солнце восходит в каменном мешке подвала.

Холодно, а затем горячо.

Умбра кашляет. Давится воздухом, что вместе с болью и дымом проникает в лёгкие.

Хочет закричать, позвать доктора, но слова заперты в горле. Ничего, кроме хрипов не выходит.

Она падает. Перила высоко, не уцепиться. Проклятые бинты.

Что-то щёлкает, потрескивает. Душно. Веки слипаются.

Собирая остатки воли, она ударяет по нижней ступеньке: доскам хоть бы что. Ещё. Ещё! Умбре кажется, скорее рука превратится в щепки, чем подножка лестницы.

Ногой она задевает стул, и тот с грохотом падает, тут же занимается огнём.

Горит постель. Пучки волос, пропитанное потом одеяло, все её цветные сны – хорошие и страшные – становятся дымом.

Пускай.

Она лежит на полу, неловко съёжившись, повернув голову к люку.

«Не жмурься, не закрывай глаза».

Слёзы текут из уголка глаз и ползут прямо в ухо.

«Не замерзай, рыбка».

Лица появляются одно за другим: Карп улыбается грустно, Сом хмурит брови, Ёршик округляет глаза, не веря, что видит её в последний раз, Горчак кривит рот, качая головой, и только Скат… просто Скат. Невозмутимо смотрит, будто знает гораздо больше неё.

«Пора?..» – Она обращается к нему без слов, и неведомый поток силы подхватывает Умбру, унося наверх. Туда, где свет.

Сначала горячо, а потом холодно. То ли снег, то ли пепел, и… небо? Такое высокое, что можно утонуть и захлебнуться. Она скучала.

Умбра снова заходится кашлем и обмякает на руках у Луаса.

«Доктор? – Она беззвучно открывает рот. – Там… пожар».

– Знаю, Умбра. Ты не подумай… что это всё, – его губы шевелятся, – пока нет.

Она впервые видит его лицо без маски. Совсем человеческое, с резкими крупными чертами, прямым носом и тяжёлой челюстью. На скулах подрагивают тени. Под глазами – синюшные круги. В волосах, давно не стриженных и примятых после сна, пляшут отблески пламени.

Ничейный дом горит. По-прежнему молча и безразлично.

Они сидят, прислонившись спинами к стене амбара – кажется, прямо на голой земле, – не в силах пошевелиться. Живые. Глотают один воздух на двоих.

Час перед рассветом дышит осенью. Зима скоро. Но пока – нет.

Ещё не время для первого снега, не пора.

Можно закрыть глаза. Всего на минуту.

МЕЖДУ СТРОК. Та, что складно говорит

17 день Зенита, 3 год Нового Порядка

Остров Ржавых Цепей, Ярмарочная площадь

– Это и есть конец истории?

Эула вытирает щёку и проводит ладонью по волосам, смахивая брызги. Капли воды холодят кожу.

– А ваше сердце разбито?

– Пожалуй, нет. Я слышу скорее многоточие, чем точку.

Она кивает, пытаясь разглядеть на бесстрастном лице собеседника намёк на чувства.

– Многоточие – это надежда. Весь город состоит из точек. Знаете, как в детской забаве: соедини – и получишь рисунок. – Эула вздыхает. – Он мог бы стать цветущим, как Ласера, или просвещённым, как Талифа…

Раньше, до катаклизма, у Клифа могло быть всё. Но потом… Мор, война, голод – жизнь оказалась перевёрнута вверх дном. Те, кто выжили, до сих пор растеряны. Прежняя жизнь ушла, а как строить новую – поди разбери.

– Он ещё может стать собой.

Эула пожимает плечами. Она знает неприглядную сторону Клифа: мокрую и серую, пахнущую илом и звучащую одиноким колоколом Рассветной башни. Плеском многочисленных каналов. Криками неугомонных, вечно голодных птиц. Голосом митресс Чиэры, что пересчитывает заработанные за день холы.

– Думаете, это просто фонтан?

Она кивает на белый каменный фрегат, задравший форштевень к небу. Зеленоватая вода стекает из верхней чаши, разливаясь внизу маленьким морем – до самых бортов.

– Работа мастера Манара?

– Она самая. Если в закатный час встать вон туда, – она указывает пальцем на центр площади, – то можно увидеть, как преломляется свет, и шар, на котором стоит корабль, становится оранжево-красным. Как жемчуг та-мери.

– Должно быть, красиво.

Его тон вежливо-заинтересованный, но в голосе прячется ирония. Эулалия знает: так звучат люди, повидавшие многое на своём веку. Таких ничем не удивить. Или почти ничем.

– Раньше путешественники, узревшие чудо, загадывали желания и бросали в фонтан монеты. Потом перестали.

– Другие времена?

– Другой Клиф. Все деньги достаются ворам и попрошайкам.

Она дёргает плечом, замечая, как меняется настроение собеседника.

– Да. Таким, как я, – произносит Эула тише.

– Не хотел тебя обидеть.

– Вы видели моё лицо, мон? Как думаете, меня часто обижают? – Эула горько смеётся. Подкидывает горсть чёрно-белых камешков и протягивает в кулаке.

– Вот, держите.

– Зачем?

– Обиды – как эти камни. Я могу их подать или бросить, но принимать ли?.. Выбор за вами.

Чужак улыбается. Впервые так открыто с момента их встречи. Оказывается, улыбка ему идёт, несмотря на грозный вид.

– Тебе стоит задуматься о новом имени. «Та, что говорит