Военный инженер Ермака. Книга 4 - Михаил Воронцов

* * *

…Я зашёл в свою стеклодувную мастерскую. Зима в покорённой столице Сибирского ханства тянулся медленно. Я вернулся к своей недавней идее о том, что нам необходима своя сибирская «валюта». Нужны были «стекляшки», как презрительно называли их в моём времени, но здесь, в шестнадцатом веке, они станут драгоценностью для остяков и вогулов.

Толкнув тяжёлую дверь, я вошёл в тепло. Печь, сложенная местным мастером по моим указаниям из речной глины и камня, уже раскалилась — Семён, молодой казак, один из тех, кто был приставлен мне в помощники, с утра подкидывал дрова. В углу громоздились мешки с речным песком, который мы намыли ещё осенью, пока Иртыш не встал. Рядом — короба с золой от костров, горшки с поташом, который выварили из древесной золы по моей памяти.

— Максим, — кивнул Семён, — печь готова, как велели. Тигли проверил — целые все три.

Я подошёл к рабочему месту — грубо сколоченному столу, где разложил свои «сокровища». Медная стружка, наскобленная с котлов и старых блях — её охотно отдавали казаки, не понимая ценности. Железная окалина из кузни. Горстка свинцовых обрезков — это уже труднее было добыть, пули берегли, но кое-что перепало от переливки. Каменная крошка — яшма с берегов Иртыша, растёртая в пыль между двумя камнями. И мой особый секрет — высушенные до хруста травинки степного ковыля и перья уток, что били казаки на обед.

Первым делом я занялся подготовкой шихты. В деревянной ступке растирал песок с золой и поташом, добиваясь однородности. Песок наш был не чистый — с естественными примесями железа, что давало стеклу зеленоватый оттенок. Это я понял ещё при первых плавках, когда вместо прозрачного стекла получал бутылочно-зелёную массу. Теперь использовал это как преимущество.

— Семён, подай-ка тот тигель, что поменьше, — велел я, засыпая первую порцию шихты.

Работа с добавками требовала особой осторожности. Я не кидал медную стружку прямо в расплав — так она либо сгорала, либо оседала комками. Вместо этого делал фритту — предварительную смесь. Брал небольшую порцию уже готового стекла, растирал в крошку и аккуратно подмешивал к ней медную пыль. Эту смесь осторожно прогревал у края печи, давая частицам «познакомиться» с жаром. Только потом добавлял к основной массе.

Первая партия пошла на простые бусины с медью. Расплав приобрёл глубокий сине-зелёный цвет, напоминающий воду Иртыша в солнечный день. На понтию — длинную железную трубку, что выковал ранее, — я набирал небольшую каплю стекла. Вокруг тонкой металлической спицы, смазанной мелом, чтобы не прилипала, формовал бусину. Вращал, вращал, давая массе принять правильную форму. Потом осторожно снимал со спицы и клал в ящик с золой для медленного остывания.

— Гляди внимательно, — говорил я Семёну, который следил за каждым движением. — Если сразу на холод вынести — треснет. Стекло должно остывать постепенно, как человек после бани.

Вторая партия была сложнее. Я решил попробовать технику слоения. Сделал маленькую прозрачную каплю-основу, потом посыпал её железной пылью, смешанной с толчёной яшмой. Мелкие частицы прилипли к горячей поверхности. Затем набрал на понтию ещё прозрачного стекла и аккуратно накрыл первый слой, как одеялом. Края оплавил, запечатывая включения внутри. Получилось удивительно — внутри бусины словно застыли искры звёзд, мерцающие красноватые и зеленоватые точки на прозрачном фоне.

— Колдовство какое-то, — прошептал Семён, разглядывая готовую бусину через несколько часов, когда достали её из золы.

— Не колдовство, а умение, — усмехнулся я, хотя сам был доволен результатом.

С органикой вышла загвоздка. Первые попытки провалились — травинки сгорали полностью, оставляя только пузыри. Тогда я изменил подход. Взял тончайшее пёрышко, высушенное до состояния пергамента, положил на горячую стеклянную основу и мгновенно накрыл вторым слоем. Перо не сгорело, а карбонизировалось, оставив внутри тончайший узор из углистых прожилок — как морозный рисунок на окне, только чёрный на прозрачном фоне.

— Будто птица там, — восхищённо выдохнул Семён.

К полудню я освоил ещё один приём — скрутку. Взял две заготовки: одну прозрачную, другую с железом, зелёную. Нагрел обе до пластичности и аккуратно скрутил вместе, как тесто на калач. Потом из этой скрученной массы формовал бусины. Внутри каждой получалась спираль, похожая на улитку или водоворот.

Свинец берёг для особых изделий. Добавлял совсем чуть-чуть — на кончике ножа. Стекло становилось молочно-жёлтым, тёплым, как мёд на солнце. Работать с ним было легче — текло плавнее, формовалось охотнее. Но я знал — такое стекло хрупче обычного, потому делал из него только самые дорогие вещи: крупные подвески в форме капель, кольца, амулеты с вплавленными узорами.

Не всё шло гладко. Часть бусин трескалась при остывании — значит, поспешил, не дал равномерно остыть. Другие получались с пузырями — это когда добавки были влажными или я слишком резко подавал крошку в расплав.

— Максим, опять лопнула! — расстроенно сообщал Семён, проверяя очередную партию.

— На переплав пойдёт, — отвечал я философски. — Стекло — материал терпеливый, прощает ошибки.

Особенно досадно было, когда пережигал медь. Вместо красивого сине-зелёного получался грязно-бурый цвет. Такие бусины тоже шли в переплав, но медь была потеряна безвозвратно. Потому удачные партии с медными включениями я берёг особо — знал, что за них дадут хорошую цену, как за «эксклюзивный» товар.

К вечеру мастерская наполнилась готовыми изделиями. На столе, выстланном войлоком, лежали россыпи бусин всех оттенков зелёного — от почти прозрачного салатового до глубокого бутылочного. Отдельно — «звёздные» бусины с металлическими включениями, мерцающие в свете лучины. Молочно-жёлтые свинцовые подвески, тёплые и притягательные. Бусины с «душами птиц» — так Семён называл те, что с карбонизированными перьями внутри.

Но больше всего меня радовали сложные изделия — те, где я комбинировал техники. Вот бусина-глазок: в центре спираль из зелёного и прозрачного стекла, вокруг — слой с медной пылью, дающий синеватый отлив. А вот подвеска-капля: основа из свинцового стекла, внутри — веточка ковыля, превратившаяся в дымчатый узор, а поверх — россыпь яшмовых искр под прозрачной оболочкой.

Я взял одну из самых удачных бусин — крупную, с зелёно-голубыми разводами и золотистыми искрами внутри. Поднёс к окну, где ещё теплился закатный свет. Бусина вспыхнула, заиграла, словно в ней жил собственный огонь.

— Семён, — позвал я помощника, — сходи-ка к Ермаку. Скажи, что первая партия товара готова. Пусть придет, покажу, что у нас получилось.

Парень убежал, а я остался в мастерской, перебирая стеклянные сокровища. В моё время такие бусы стоили бы копейки, разве что ручная работа добавила бы цены. Но здесь, в Сибири шестнадцатого века, они станут валютой, откроют двери в чумы и юрты, помогут наладить мирную торговлю с