Арлекин снимает маску - Андрей Евгеньевич Фролов

И пока Кожа с улыбкой прилаживает на него подвес, чеканит со всей возможной строгостью:

— Потом, Ленечка, сукин ты сын, не говори, что я не предупреждал…

Мим невольно втягивает исходящие от пирата запахи таббабинола, смазки, пота и искусственной кожи. А ещё нечто сладковато-мускусное, не совсем приличное, замешанное на бесстрашии, пропотевшем белье, ощущении собственного превосходства, оружейном масле, азарте и тестостероне. Нечто, наставником Три-Поллитры именуемое «нимбом дикаря», презревшего коварные дары цивилизации, а значит, почти невосприимчивого к феровзлому…

Бель добавляет, повернувшись к Кожедубу:

— Хоть мне это очень не нравится, но меня вы домой тоже доставите.

— Без проблем, земеля…

— А что, если ты добавишь «пожалуйста»? — усмехается за его спиной Что-Если.

Но Алекс лишь стискивает зубы и молчит, ожидая конца процедуры.

Его обвязывают, подстёгивают и опутывают. Причём делают это так небрежно и умело, что Бель почти не испытывает ужаса перед предстоящим полётом. Теперь он смотрит на паутину растяжек меж высотных зданий совсем другими глазами. Теперь он понимает, что и за её кружевом стоит причина. Точнее, несколько причин — Кожа, Что-Если и подчинённые им налётчики.

Подвернув полы Алексовского пальто, Кожедуб продевает шнурок в ручку саквояжа, привешивая, чтобы не мешал. Бельмондо терпит, покорно поднимает то одну руку, то другую, и с ужасом раздумывает, что произойдёт, если транспорт КФБ вкатится на крышу парковки именно сейчас…

— Готово, земеля… — сообщает ему Кожа.

Отступает на шаг, любуясь работой. Боковым зрением Бельмондо видит, как подручные долговязого пристегнули к тросам и зуммера. Зерно бледен, его качает, но он полон решимости прямо сейчас и прямо таким способом покинуть общество оглушённых федералов.

Кожедуб, порывшись в курточном кармане, извлекает мягкую компактную гарнитуру, и мим только сейчас обращает внимание, что все рейдеры носят наушники, имплантаты и ларингофоны, подключённые к примитивному подобию армейского комспата. Он натягивает предложенную гарнитуру, синхронизируя с собственным динамиком в голове и заметив, что тем же занят и Куликов.

— Слышно меня? — раздаётся за ухом голос Кожи. Парень кивает. — Ну, всё! Аркан не раскачивать, к тросу не прикасаться, если пальцев лишних нет. Этот клапан позволит сбросить скорость, но его не дёргай, я за тобой лично присмотрю. Кнопку видишь? Это мотор, если угол трассы слишком мал и начинаешь останавливаться… Нажимай мягко, чтоб не ебалоздило, он сам нужный разгон задаст. Вещей вниз не швырять, хотя если захочешь сблевнуть, это не запрещено. Постарайся не отрубиться, иначе на том конце можно и зубами затормозить…

Он помогает феромиму вскарабкаться на широкий выщербленный парапет, за которым раскинулась бездна утреннего города. В лицо бьёт холодный ветер, тучи кажутся близкими, как никогда.

— И ещё, земеля: чур, не орать, а то отключу от общего канала. — И добавляет уже остальным: — Петруха, забирай своих соколов, и на базу. Вернёмся ещё до темноты, так что не расслабляться там! Остальные со мной… Ну, с Богом, пташки вы мои перелётные!

И не успевает Алекс спросить, чего ещё можно и чего нельзя делать в полёте, его мягко, но решительно сталкивают с крыши. Сердце замирает, ударившись о рёбра и, кажется, впятеро увеличившись в размере. Мочевой пузырь едва не расслабляется, уши закладывает, и Бельмондо чудом удерживается от дичайшего вопля.

Он падает.

Прямо на улицы родного Посада, на машины, людей, бродячих животных, мусор, общественный транспорт, полицейских и рекламные щиты. Уже в следующее мгновение упругая сила подхватывает его, ремни врезаются в пах и подмышки, и молодой человек скользит, набирая скорость. Скользит в сторону от паркинга, чуть вниз, едва закручиваясь против часовой стрелки, не веря себе от ошеломляюще-сладкого страха.

— Земеля, хватит подвывать! — негромко, не в общем эфире, а на личной волне, просит его Кожа. Алекс понимает, что уже несколько секунд беспрерывно стонет сквозь стиснутые зубы. — У меня дочурка по трассам в четыре шагать начала, а ты — взрослый мужик, возьми себя в руки…

Бель закрывает глаза, но так становится лишь хуже.

Впрочем, мир уже не столь рьяно раскачивается вокруг, да и скорость падения-скольжения по размышлению выглядит не такой уж сумасшедшей. С опаской задрав голову, мим замечает на тросе тормозную систему и прочные проводки, убегающие за спину, где в паре метров от него катится Кожедуб.

Его напарник Что-Если в это время страхует Зерно, скользя параллельным курсом. Зуммер сжался в комок, совершенно неподвижен, лишь чуть подворачивается вокруг своей оси, и только губы раз за разом повторяют непрерывное: «Господигосподигосподи…».

— Наверное, Бельмондо, ты сейчас терзаешься вопросом, кто мы вообще такие? — спрашивает Кожа, по-прежнему сохраняя приватность диалога.

Вероятнее всего, таким образом он пытается отвлечь феромима от непростых переживаний первого перемещения на растяжках. Чтобы, например, не закричал или не запаниковал, ненароком расстегнув карабин и шмякнувшись на асфальт с высоты в четыре десятка метров. И пусть озвученный вопрос действительно мучает «пахучку», сейчас он — далеко не самый приоритетный. Куда важнее тому кажется не сорваться в бездну и в целости добраться до крыши жилого дома, плавно надвигающегося навстречу.

— Ну, и кто же вы такие? — шумно дыша, выдавливает Алекс.

— Мы называем себя хирундо, — охотно откликается долговязый, чувствующий себя на подвесе также комфортно, как сам Бель — в кресле перед слайдексом. — Это от латинского слова «ласточка», если тебе интересно. Обывателям же привычнее называть нас «перелётными» или даже «аэропанками».

— Панки? — переспрашивает Бельмондо, стараясь не задерживать дыхание. — Значит, вы плюёте на устои общества и государственности?

Кожа тихо смеётся, будто Алекс сказал что-то забавное.

— Почти, земеля, почти… но сам термин претерпел трансформацию, как и многие понятия прошлого века… Понимаешь в чём дело: это раньше философия свободы от рабских оков правительства и искусственных общественных норм была прикована к улицам и подземке. А что нынче твои улицы? Мёртвые ущелья. Пересохшие русла рек, по которым бежит жидкая кровь Посадов. Нет там больше ничего интересного, зараза одна, испарения, смог. Бездомные, что на нижних ярусах обитают, через пару лет бродяжничества уже лёгкие выблёвывают и кровью ссут.

Кожа на лице Алекса болезненно натягивается, от ветра сушит губы, уже растрескавшиеся. При этом парень не испытывает холода. Весь его организм работает на пределе сил, и горячая лава в буквальном смысле слова пульсирует в висках.

Он необычайно рад, что ему выдали гарнитуру — вести беседу обычным способом на таком ветру невозможно, а в полной тишине было