Деньги не пахнут 5 - Константин Владимирович Ежов

– Какой вариант принесёт больше выгоды? – произнесла она негромко, чуть хрипло.

– Сейчас не время искать лучший исход, – ответил Блэкуэлл, опуская ладони на стол. – Сейчас важно избежать худшего.

Он говорил медленно, отмеряя слова, как дозы яда.

– Речь уже не о победе в суде. Нужно погасить подозрения, что вспыхнули из-за этих проклятых соглашений о неразглашении.

Пахло застарелым страхом и бумагой, которую слишком часто перелистывали нервные руки. Любое решение теперь казалось плохим.

Вызвать нового свидетеля – значит снова разжечь огонь обвинений: "давление", "запугивание", "попытка заставить молчать".

Отказаться – значит без боя отдать инициативу Сергею Платонову, позволить ему говорить и строить свои ловушки перед присяжными.

А впереди ждала защита, и значит – очередь Платонова. Его свидетели будут злыми, язвительными, готовыми рвать на куски каждое слово. И если уж с дружественными свидетелями едва удавалось удерживать равновесие, то что будет, когда в зал войдут враждебные?

Мысль об этом сжала грудь ледяной рукой.

– Может, всё-таки можно отозвать иск? – Холмс произнесла почти шёпотом.

– Нет. Даже если откажемся, его встречный иск всё равно продолжится. Процесс уже не остановить, – ответил Блэкуэлл, сжимая губы.

– Но если попробовать договориться ещё раз?..

– Бесполезно. Он не пойдёт на это.

– Но ведь он тоже рискует! Четыре и девять миллиарда – не шутка!

– Он осознаёт. И всё равно идёт вперёд.

Слова сорвались с губ Холмс как стон:

– Нелепость… он безумен!

– Именно, – твёрдо произнёс Блэкуэлл. – С таким не договоришься. Он наслаждается этим хаосом.

Перед внутренним взором вспыхнула короткая сцена – разговор с Платоновым, тот спокойный, почти весёлый взгляд, холодный, будто у человека, которому чуждо понятие страха.

– Он не слушает. Он просто играет, – тихо добавил Блэкуэлл.

В комнате повисла тишина, плотная, как пыль. Только часы продолжали отсчитывать секунды.

Потом, будто приняв внутреннее решение, Холмс выпрямилась.

– Тогда… выступлю сама.

Блэкуэлл поднял взгляд. На лице его отразилось недоверие, потом – усталое смирение.

– Если сейчас уступим ему слово, подозрения станут только сильнее. Люди должны услышать правду – из первых уст, – сказала она твёрдо, и голос её отозвался в стенах, будто в каменном колодце.

Он кивнул. В её взгляде сверкала сталь, знакомая всем, кто когда-либо стоял рядом. Холмс обладала странной силой – когда она говорила, даже воздух в зале словно внимал ей. Возможно, это был единственный шанс – рискованный, но необходимый.

***

На следующий день утро пахло свежим деревом. В зале суда царила напряжённая тишина – даже микрофоны на столах казались затаившими дыхание. Когда Холмс поднялась на трибуну, свет со стеклянного потолка скользнул по её волосам, превращая их в бронзовое сияние.

– Ньютон – это устройство, которое изменит мир, – произнесла она.

Голос звучал низко, густо, с металлическими оттенками, будто в нём вибрировало электричество. Каждое слово перекатывалось по воздуху, оставляя после себя ощущение весомости и смысла.

Присяжные подняли головы, взгляды их застыли, словно под чарами. Холмс говорила о проекте, о вере, о прогрессе – не с пафосом, а с той искренней убеждённостью, что рождается после долгих лет борьбы.

Она повторяла эту речь сотни раз раньше – на конференциях, перед инвесторами, перед камерами. Но сейчас слова звучали иначе – не как обещание, а как последняя попытка удержать мир, скользящий в пропасть. В зале стояла тишина, будто даже дыхание присутствующих боялось нарушить это мгновение. Тихий гул кондиционеров, приглушённый шелест бумаг и редкие щелчки фотоаппаратов заполнили зал суда, когда Холмс вновь подняла взгляд на присяжных. На мгновение всё вокруг словно стихло, и только запах дешёвого кофе из автомата, смешанный с лёгким ароматом старого дерева, напоминал, что мир продолжает дышать.

Сначала она говорила о смерти дяди – о том, как его уход стал для неё ударом и откровением. О болезни, которую можно было предотвратить, если бы технологии шагнули чуть дальше. Слова ложились ровно и уверенно, будто каждая фраза уже давно выжжена в памяти. В каждом предложении звенел металл решимости и теплился тихий, почти материнский жар веры в собственное дело.

– Любое новшество, – произнесла она низким, ровным голосом, – неизбежно встречает сопротивление старого порядка. Потому мы и вынуждены были работать в тени. Иначе всё, что создавалось годами, рассыпалось бы в чужих руках. Да, в компании действовали строгие правила конфиденциальности, но они были не оружием, а щитом, единственным способом защитить идею, способную изменить мир.

В зале разлилось еле уловимое движение – словно воздух стал мягче, потеплел. Несколько присяжных слегка кивнули, кто-то прижал губы, задумавшись. Даже скептические взгляды, казалось, немного потускнели. На мгновение над именем "Теранос" словно растаяла тень.

Но впереди ждала буря.

Когда Блэкуэлл закончил допрос, наступил момент, которого боялись все. Сергей Платонов поднялся из-за стола защиты. В его движениях не было ни спешки, ни суеты – лишь холодная уверенность человека, привыкшего добивать. Тонкий шелест его бумаг разрезал тишину, будто лезвие.

Первый вопрос прозвучал просто, почти буднично, но в нём чувствовался прицельный холод.

– Использует ли компания "Теранос" устройства конкурентов?

На долю секунды лицо Холмс застыло. Под кожей на виске дрогнула жилка. Но голос её остался ровным, почти бесстрастным:

– Да, в распоряжении компании есть несколько подобных устройств. Они применяются исключительно для исследовательских сравнений.

Шёпот прокатился по залу, как лёгкий ветерок, заставивший качнуться занавески. Кто-то закашлялся, кто-то тихо чертыхнулся. Впервые за всё время процесса прозвучал прямой ответ, не прикрытый формулировкой "информация под NDA". На мгновение напряжение ослабло.

Но Платонов не дал отдышаться.

– А кроме исследовательских целей? Использовались ли устройства конкурентов для иных нужд?

Пальцы Холмс, сжимающие микрофон, побелели. Воздух стал густым, как перед грозой. На языке появился металлический привкус, в ушах зашумела кровь.

Компания действительно прибегала к чужим приборам – порой даже вскрывала их, переделывала, заставляла работать под свои протоколы, когда собственная технология давала сбой. Это знали единицы. Те, кто не мог выдать тайну, не разрушив самого себя.

– Они не знают, – мелькнуло где-то в глубине сознания, будто отголосок. – Не могут знать.

Ответ прозвучал почти спокойно, хотя голос дрогнул едва заметно:

– Нет.