Союз трёх императоров - Сергей Анатольевич Балакин

разрушен, потомки ему этого не простят. А поражение забудется – мало ли в истории любой страны было поражений? Маршал Жозеф Жоффр долго (часа два) колебался, но в конце концов согласился с президентом. Так что, к великой радости Союза Трёх императоров, план Шлиффена оказался успешно выполненным – ну разве что с небольшой отсрочкой по времени.

На военном параде, состоявшемся на Елисейских полях, вслед за серыми колоннами немецкой пехоты проехали русские казаки. Чубатые-бородатые здоровяки в бараньих шапках и широченных шароварах с алыми лампасами важно гарцевали на рыжих дончаках, держа свои пики по-казачьи, то есть поперёк седла, наискосок. Толпа зевак встретила их с восторгом – для французов это была живописная азиатская экзотика, лицезреть которую на улицах Парижа доводилось лишь их прадедам сто лет назад.

Казаки тоже взирали на французских обывателей с удивлением. Они ожидали увидеть людей «униженных и оскорблённых», удручённых военным поражением, а не радостных и празднично разодетых, выкрикивающих какие-то весёлые возгласы, от которых окружающие заливались смехом.

Парад принимал Карл фон Бюлов, только что произведённый кайзером в генерал-фельдмаршалы. А по правую руку от него стоял Великий князь Николай Николаевич. Главнокомандующий Русской армией вообще очень любил Париж. Но если раньше он приезжал сюда в качестве гостя, то теперь он впервые стоял на Елисейских полях в роли победителя.

В России весть о падении Франции вызвала эйфорию, которую трудно передать словами. Страну захлестнул океан бурного восторга. Царь по этому случаю даже отменил сухой закон.

Ну, а дружба Петербурга и Берлина, отныне скреплённая кровью, достигла своего апогея. На волне оголтелого германофильства Великий Новгород переименовали в Гроссе Нойенбург, а московскую Красную площадь – в Ротенплац. Многие россияне в патриотическом порыве меняли фамилии: Ивановы становились Иогансонами, Петровы – Петерсами, а Кузнецовы – Шмидтами. Новорождённых мальчиков чаще всего называли Вильгельмами – в честь германского кайзера, кто есмь великий друг России. «Русский и немец – братья навек!» – в справедливости этого растиражированного заклинания не сомневался никто.

* * *

Французские военные моряки, находившиеся вдали от сухопутного фронта, о боевых действиях под Парижем знали лишь из патриотической прессы, поэтому весть о капитуля-

ции ошарашила их словно гром средь ясного неба. В штабы командующих соединениями пришли шифрограммы: ничего не предпринимать и ждать указаний. Но никаких указаний не последовало – по крайней мере, в течение трёх последующих дней. Первым, кто решил действовать на свой страх и риск, стал главнокомандующий – адмирал Огюст-Эммануэль-Юбер-Гастон Буэ де Лапейрер. Он вывел из Бреста основные силы Атлантического флота и перешёл с ними в Портсмут. Там, в Англии, он во всеуслышание заявил, что считает Пуанкаре и Жоффра предателями, подписанной ими капитуляции не признаёт и провозглашает себя главой временного правительства «свободной Франции». И тут же отдаёт приказ французским морякам немедленно переходить в порты союзных держав для продолжения совместной борьбы с общим врагом.

Однако реакция на приказ главкома и правителя-самозванца была весьма вялой. Если большая часть кораблей, находившихся на атлантическом побережье Франции, действительно перебазировалась в Англию, то судьба Армэ Наваль на Средиземном море оказалась трагичной. Адмирал Шошпрат не подчинился ни Парижу, ни де Лапейреру. По его приказу находившийся в Тулоне флот покончил жизнь самоубийством: корабли открыли кингстоны и затонули прямо у причальных стенок. Адмирал не мог знать, что он закладывает недобрую традицию, избавиться от которой французам будет очень непросто…

В результате от французского средиземноморского флота союзникам по Антанте досталось всего несколько более-менее боеспособных кораблей. На Мальте укрылись линкор «Дантон» и две подводные лодки. В Гибралтар из Алжира перешли броненосные крейсера «Вальдек Руссо», «Эрнест Ренан», «Жюль Мишле», бронепалубный крейсер «Д’Антркасто», четыре эсминца и одна подлодка. В итальянской Ла-Специи укрылся броненосный крейсер «Амираль Об», в Таранто – ещё одна субмарина и гидроавиатранспорт. Два крейсера ушли в нейтральные страны: «Шаторено» был интернирован в Барселоне, а старый «Латуш-Тревиль» – на греческом острове Корфу. Правда, экипаж последнего не знал, что Греция уже присоединилась к Тройственному Союзу, а когда узнал, то немедленно затопил свой корабль на внешнем рейде.

С учётом того, что в английском Портсмуте под командованием адмирала Буэ де Лапейрера находились семь линкоров-дредноутов, восемь крейсеров, одиннадцать эсминцев и десять подводных лодок, теоретически флот «свободной Франции» представлял собой довольно внушительную силу. Но это только на бумаге. В действительности боеспособность французских кораблей была крайне низкой. Примерно половина личного состава эскадры дезертировала, да и оставшиеся моряки отнюдь не рвались в бой. Мотивации продолжать войну у них не было: освобождение Франции в сложившихся условиях выглядело абсолютной фантастикой, а сражаться за Англию – увы! Эта страна для них всегда была чужой и враждебной. Проливать кровь ради тех, кто смотрит на тебя с презрением и почти открыто называет трусом? Нет, увольте!

* * *

На Апеннинах в высших эшелонах власти царило смятение, граничащее с паникой. После капитуляции Франции всем стало ясно, что вступление Италии в войну было непростительной ошибкой. Правительство подало в отставку, король Виктор Эммануил III пребывал в отчаяньи. Новое коалиционное правительство во главе с Паоло Боселли, объединившее католиков и реформистов-социалистов, первым делом объявило об одностороннем прекращении огня и предложило Тройственному Союзу начать переговоры. Итальянцам вслед за французами необходимо было заключить мир на любых условиях, иначе им также грозила общенациональная катастрофа.

Трёхдневные переговоры в Падуе завершились 20 января и представляли собой настоящий фарс. По словам очевидца, действо напоминало смотр на плацу, когда три генерала командуют отделением новобранцев. Дипломаты из Вены, Берлина и Петербурга властно диктовали свои условия, а итальянская делегация их безропотно принимала. При этом, правда, наследники Римской империи везде и всюду подчёркивали, что подписывают не капитуляцию, а перемирие. Например, в документах вместо слова «контрибуция» применялась обтекаемая формулировка «компенсация за ущерб». Однако это была лишь попытка сохранить хорошую мину при плохой игре. По сути условия, на которых заключался мир, от капитуляции ничем не отличались. Италия, как и ранее Франция, уступала странам Тройственного союза все свои заморские колонии: Ливию делили между собой Германия и Австро-Венгрия (первой доставалась собственно Ливия, второй – Триполитания), острова Додеканес в Эгейском море переходили под юрисдикцию

России, а итальянские владения в районе Африканского Рога решили до окончания войны оставить под совместным управлением. Кроме того, Австро-Венгрии переходили пограничные территории в Северной Италии. Австрийцы также получали в аренду сроком на 99 лет порт Мессина на Сицилии – здесь им разрешалось оборудовать военно-морскую базу и станцию дирижаблей.

Большую часть вооружения и военной техники, в том числе практически весь флот, Италия передавала Тройственному Союзу. Отныне королевству на Апеннинах придётся довольствоваться лишь полицейскими формированиями и немногочисленными силами самообороны. Причём военная промышленность