Зловещие топи - Виолетта Орлова

видели воина, который боялся бы насекомых? Кто это написал? – осуждающе воскликнул господин Шандонэ и всепроникающий строгий взгляд его волной окатил оробевших учеников. Молчание было ему ответом. Одно дело – анонимно написать о своей слабости, и совсем другое – выставить себя на всеобщее посмешище. Тогда уста учителя сложились в ехидную злодейскую усмешку.

– Вы думали, это секрет, да? Только вряд ли вы заметили, что у всех перья с разными чернилами! И я узнаю про страх каждого прямо сейчас, безотлагательно! Так, посмотрим, графит, это, стало быть, Сотка! Сотка, встать!

– Да, господин! – по-военному быстро подскочил долговязый парень с длинными патлами черных немытых волос, убранных в мелкие полурастрепанные косички. На бронзовом, вытянутом как у лошади лице его застыла подобострастная улыбка. Господин Шандонэ минуту с укором взирал на нерадивого ученика, как бы взглядом призывая того одуматься и поменять свою точку зрения, затем уничижительным голосом повторил:

– Значит, пауки?

Сотка густо покраснел и опустил голову. Господин Шандонэ удовлетворенно кивнул.

– Что ж, – деловито сказал он, доставая откуда-то стеклянную банку. В ней на дне лежал кусочек завядшего мха, на котором суетливо копошились пауки – разных размеров и форм. Были здесь и откровенно неприятные волосатые экземпляры, и маленькие шустрые паучки с мохнатыми лапками. Сотка с неприкрытым ужасом воззрился на банку со столь пугающим содержимым и сжал побелевшие губы. Господин Шандонэ с невинным выражением лица наблюдал за изменяющейся мимикой своего питомца.

– Засунь туда руку!

– П-простите?

– Извольте поместить вашу руку в банку, господин! – с издевательской вежливостью повторил учитель.

Сотка подошел ближе к экзекутору, открыл крышку и с побледневшим лицом сунул ладонь внутрь. Суетливые насекомые тут же поползли вверх по его руке, устремляясь к плечу, а затем, по шее, перемещаясь к лицу. Сотка стоял с закрытыми глазами, не шелохнувшись, и, если бы не крупные капли пота на висках и над линией губ, можно было бы вообще усомниться в том факте, что он жив. И вроде бы само испытание для иных не представляло никакой сложности: пауки были неядовитые и представляли минимум опасности для жизни человека, но для Сотки оно являлось настоящей пыткой.

Парня не очень-то любили в Доргейме, поскольку он частенько издевался над более слабыми ребятами. Его называли прихлебалой Питбуля, ибо он лебезил перед своим покровителем и старательно выносил за ним парашу. Но теперь немногие злорадствовали, глядя, как их товарищ по несчастью чуть не плачет от страха и стыда одновременно. Каждый понимал, что вскоре ему придется встать на место Сотки и встретиться лицом к лицу со своим потаенным ужасом.

Впрочем, не все страхи можно было легко воплотить в жизнь. После пауков последовали предложения совсем иного толка: боязнь смерти близкого человека, предательство. Питбуль остался неизменным самому себе. «Поражение» – вот что он написал. Но когда в полной тишине господин Шандонэ зачитал «Дух Доргейма», Артур, пристально наблюдавший за Питбулем, увидел, как тот вновь испуганно вздрогнул. Получалось, другой ученик выразил словами то, что местный забияка так и не решился написать на бумаге. Кажется, Артур догадался, каким образом проучить своего врага. Только бы его проделка удалась!

Кстати, это он написал про Духа Доргейма, но вовсе не потому, что это был его истинный страх. Ему просто хотелось увидеть реакцию Питбуля, чего он, в сущности, и добился. А вот свиток Четверки по-настоящему заинтересовал юношу, ибо в ответ на вопрос «Чего вы боитесь?» Жаба написал одно-единственное слово: «страх».

– Как это понимать? – удивился господин Шандонэ, наставляя монокль ближе к тексту. – Четверка, получается ваш страх – это… Страх?

Жаба вскочил на ноги, едва только услышав свое имя.

– Да, господин наставник, – тихо и почтительно сказал юноша.

– Объяснитесь, пожалуйста.

– Ну, я… Просто подумал… Никакие вещи не страшны по своей сути, они таковы, каковы есть, и все. Паук всегда останется пауком и ему, в сущности, наплевать, видят ли в нем смертельную угрозу, либо же считают пушистым питомцем. Наше отношение к вещам – вот что важно, ведь от этого напрямую зависит результат. Когда мы чего-то боимся, это парализует и мешает идти к цели, и, напротив, когда перебарываем себя, то побеждаем. Нет ничего страшнее собственного страха.

Юноша сбился и замолчал, обратив на внимательно слушавших его ребят свое несуразное круглое лицо с веснушками. В Доргейме Жабу нещадно травили; в любой иной ситуации его бы никто и слушать не стал. Но теперь на лицах других не наблюдалось презрительных гримас либо же насмешек. Видно было, что каждый пропустил слова товарища через себя, прежде основательно их обдумав.

Так прошел этот небезынтересный для всех урок. А спустя несколько дней в столовой к Единице нерешительно приблизился Артур. Красивое лицо гордого юноши, вместо обычного презрения и непокорности, выражало теперь некое раболепие, совершенно несвойственное его характеру.

– Поговорим сегодня вечером после работ? – робким и совсем не артуровским голосом поинтересовался он у Единицы. Тот принял равнодушную позу и поиграл желваками на лице, делая вид, что обстоятельно раздумывает над предложением ничтожного новичка.

– Назначаешь свидание, принцесса? – наконец мерзко ухмыльнулся Питбуль.

– Просто я подумал хорошенько над твоими словами, – уклончиво ответил Артур, застенчиво опустив глаза в пол.

– Где?

– Я буду перетаскивать бревна у Дальнего болота. Если хочешь, подходи туда, как стемнеет. Как раз я закончу работу.

– А почему я должен за тобой бегать, как за девкой? Да еще и в такое отдаленное место!

Артур передернул плечами и сказал невинным голосом:

– Я предложил, так как подумал, что тебе, с твоей комплекцией и физической подготовкой нечего опасаться прогулок по лесу, тем более там буду я. Но если ты боишься, я могу сам прийти к тебе. Где ты будешь работать?

Краска ударила Питбулю в лицо, и он грубо рявкнул, уподобляясь озлобленной псине, сорвавшейся с цепи:

– Вот еще, выдумал! Я ничего не боюсь, ясно тебе! Я приду!

Этот диалог не прошел незамеченным от остальных. Многие, хоть и не любили Артура, но тем не менее уважали за стойкость характера и верность самому себе. Теперь же решительно все сделались свидетелями унизительной сцены: Бунтарь сдал свои позиции и решил прогнуться под Питбуля! Вот так Доргейм ломает всех, даже самых непокорных.

Этим же вечером, Питбуль, закончив свою нехитрую работу, которую он, к слову сказать, выполнял спустя рукава, засобирался к Дальнему болоту. Место носило подобное наименование неспроста: оно действительно находилось в самом отдаленном уголке Доргейма. Оделян отправляла туда Артура, так как там имелось много лиственных деревьев, из которых можно было изготовить прекрасную мебель. Единица чувствовал себя триумфатором: он не только в бою каждодневно побеждал