Железный лев - Михаил Алексеевич Ланцов

Обманул.

Совершенно точно. Но вручал он эти деньги прилюдно, поэтому в моменте свернуть морду набок было несподручно. А потом Лев заболел. К тому же полторы тысячи рублей — это все же деньги, особенно по меркам Казани 1843 года.

Прямую аналогии с XXI веком провести трудно. Все же структура ценности товаров очень изменилась. Если же оценивать по традиционно главному критерию — золоту, то получается разница в семь тысяч раз. Приблизительно[1]. Хотя, конечно, это не вполне корректно. Ведь многие товары народного потребления стали более доступны из-за массового производства. Поэтому, полторы тысячи рублей в 1843 году примерно соответствовали пятнадцати миллионам в 2025.

Прилично.

Солидно.

Приятно… и очень обидно.

Ведь изначально шла речь о восьмидесяти — ста миллионах. А в итоге получил пятнадцать… Точнее, даже поменьше. Четырнадцать с чем-то.

Ну да ладно.

Лев с этим разберется позже. Сейчас и такие запасы были жизненно важны.

От Анны Евграфовны, разумеется, не поступило ни копейки.

А от Александра Леонтьевича же…

К октябрю 1843 года маленькое кустарное производство Льва Николаевича, размещавшееся в сарае на окраине Казани, сумело уже отгрузить восемь бочек нитрокраски. То есть, почти четыре тысячи литров, продавая ее по средней цене в два рубля за литр.

Хорошо?

Да, отлично! Неполные восемь тысяч рублей выручки[2]! Только большую часть этих средств Крупеников пустил на закупку азотной и серной кислот, а также иные реагенты.

На круг осталось чистыми около тысячи рублей.

И тут купец поступил так, как купцу и полагалось. Лев хотел получить возможности для проведения опытов? Пожалуйста. Никаких вопросов.

Пополам.

Поэтому после дооснащения физического и химического кабинетов в Казанском университете у Льва на руках осталось… ничего. Он еще и должен оказался купцу, так как его доли полноценно не хватило для покрытия расходов. Причем ощутимо — все оборудование обошлось в три с небольшим тысячи рублей. Ибо оказалось иноземным…

Кое-что удалось скопить из карманных денег, которые опекуны выделяли юноше на всякое. И именно из этих денег он купил пятидесятифунтовый брикет каучука за четыреста рублей[3]. И потихоньку делал из него презервативы, отдачи финансовой с которых пока не поступило. Только обещания.

В остальном же там, в копилке, оставалось еще где-то рублей триста. Остальное «карманные деньги» приходилось тратить на всякое.

И это он еще не играл. Так — для приличия несколько партий по маленькой проигрывал, чтобы от коллектива не отрываться.

Еще аж семь тысяч рублей находились в фонде ДОСААФ, но он его пока не трогал и о них пока даже и не помышлял. Чтобы не портить себе репутацию. Эти деньги ведь находились под личным надзором Сергея Павловича Шипова. А он не простил бы малодушия.

Банков в Казани не имелось.

Никаких.

«Микрофинансовые организации», как их называл Лев Николаевич, присутствовали, имея свои точки на Сенной площади и у Гостиного двора. Выполняя функцию менял, а также выдавая краткосрочные кредиты под приличные проценты. И работали они намного суровее своих коллег из XXI века.

Не отдал вовремя?

Лопатой по лицу перед началом переговоров можешь и не отделаться. Просто для профилактики, чтобы речь чище лилась. Так что с ними Лев связываться не имел никакого желания. Пока, во всяком случае. Опасно, да и мутно. Он подозревал, что эти ребята связаны отнюдь не с местными бандитами, а имеют куда более респектабельную «крышу» сильно выше.

Имелись еще товарищеские кассы купцов, где они друг друга кредитовали под поручительство. Сюда Лев думал было залезть. Но не решился — в обычаях этих касс была выдача денег без процентов, да и не пустили бы его — он же сам не купец.

Так что деньги ДОСААФ у него тупо лежали в банке. Точнее, в кастрюле. Прикрытые крышечкой. В кабинете дядюшки под его гарантии. Сам же Лев ждал, пока Крупеников «разродится» и предоставит ему сведения о специалистах, способных изготовить хороший замок для сейфа.

Прям очень.

Чтобы просто так вскрыть не получилось.

А он все тянул, раз за разом рассказывая какой-то вздор о том, что искомых замков просто не делают. Лев же у Карла Генриховича сумел раздобыть брошюру, в которой описывались и барабанные кодовые замки, и кнопочные…

— Вы такой грустный, — покачал головой Владимир Иванович, заходя в комнату.

— Думы, дядюшка, думы. Вы понимаете, как начинаю думать, так и улыбаться не могу. Отчего становиться совсем не по себе. Пугаюсь.

— Чего же?

— Мне иногда кажется, что счастливым в нашей жизни может быть только идиот.

— Кто?

— В своем трактате от 1801 году Филипп Пинель назвал врожденное слабоумие идиотией. Во всяком случае, я встречал упоминание этого в журналах, что штудировал по медицине.

— А почему ты так считаешь? Почему счастье видишь лишь для слабоумных?

— Потому что они не замечают своих бед, трудностей и прочих волнительных вещей. Не все из них смогут быть счастливы, но если кто и сможет, то кто-то из них. Хорошо быть кошечкой, хорошо собачкой: где хочу — пописаю, где хочу — покакаю. Они ведь могут себе позволить подобный уровень деградации. А мы — нет.

— Я знавал немало вполне разумных дворян, что вели себя подобным образом.

— Общественная идиотия дворянства? — усмехнулся Лев Николаевич.

— Можно и так сказать, — хохотнул дядюшка.

— Пожалуй, если я напишу такую статью, то…

— Не стоит. — покачал головой Владимир Иванович. — Людям очень не нравится, когда им указывают на их же ошибки.

— А что будет, если на них не указывать?

Дядюшка лишь пожал плечами. И по лицу было видно — обсуждать это не желает. Рассчитывая на то, что при его жизни ничего дурного точно не случится. А что будет потом ему и неважно…

* * *

Мария Николаевна красовалась перед огромным зеркалом. То так повернется, то этак, осматривая свой пеньюар.

Тот самый, кружевной, красный.

— И кто же вас до такого надоумил? — тихо спросила великая княжна и, по совместительству, герцогиня Лейхтенбергская.

— Вам все нравится? — постаралась уклониться от ответа Анна Евграфовна.

— Вы не ответили на мой вопрос, — мягко возразила Мария Николаевна.

Владелица модного, хоть и скандального столичного салона, замерла в нерешительности.

Репутация у дочери Николая Павловича была… прямо скажем — сложная, как и ее характер.

Властная и решительная, она привыкла добиваться того, чего желала.